До одиннадцати сорока пяти он ездил взад и вперед по широким бульварам бастионов, от Новых до Венецианских ворот; без четверти двенадцать он остановился у киоска.
Синьора, которая покупала газету, подошла к нему.
— Какой мрачный вид! — сказала она.
— Правда? — отозвался Эн-2.
Она открыла сумочку, и он вытащил из нее револьвер, который тотчас же исчез в кармане его пальто.
— Молодцом, — сказал он ей.
— Молодцом, — сказала она ему.
Трое в серой рабочей одежде, с сумками, как у жестянщиков, через плечо ожидали его немного дальше, за большим домом. Их велосипеды стояли у тротуара.
— Эй! — окликнул он их.
Все трое были молоды и веселы, глаза у всех троих были смеющиеся.
— Так что же?
— Я вам все показал вчера. Они отправятся отсюда ровно в полдень.
— Остается всего три минуты.
— Вы проезжаете вперед на велосипедах, даете им время сесть в машину.
— А когда они сядут, даем им жару?
— Как только машина тронется.
— А не как только они сядут?
— Как только машина тронется.
— А ты?
— Я уже говорил вам. Я буду сзади.
Трое переглянулись.
— В этом нет необходимости.
— Пошли, — сказал Эн-2. — Уже двенадцать.
Тройка села на велосипеды.
— Ну, молодцом!
— Молодцом!
Они отъехали, а человек по имени Эн-2, ведя за руль велосипед, прошел вдоль фасада большого дома, между черным автомобилем и невысокой лестницей, наверху которой стоял на часах немец — белобрысый парень в эсэсовской форме. Вдруг часовой резко дернулся, из дверей на солнце вышли четверо в длинных черных шинелях.
Эн-2 на миг увидел их лица — три немецких, одно итальянское (брови у итальянца были седые) — и прошел дальше, до угла, не оглядываясь.
Трое на велосипедах пересекли ему дорогу. Они разговаривали между собой и ехали медленно, не глядя на него. Их каштановые волосы отливали в лучах зимнего солнца тусклым блеском, как мех животного. Эн-2 повернулся, словно собираясь сесть на велосипед. Он увидел на лестнице белокурого парня, который окаменел в своем резком движении, увидел машину с отворенной дверцей, которую придерживал какой-то человек в черном, увидел четверых в длинных шинелях — они уже спустились до подножья лестницы.
Трое с немецкими лицами стали прощаться, четвертый, с лицом итальянца, немного опередивший их, стоял понурившись, потом вдруг, словно приняв внезапное решение, уселся в машину.
Трое на велосипедах уже поравнялись с нею, а немцы все еще прощались. Эн-2 видел, как его ребята спокойно проехали дальше.
— Хорошо, — сказал он. — Так еще лучше.
Двое немцев сели в машину, человек в черном захлопнул дверцу и тоже занял свое место, а немец, который остался на тротуаре, все еще отдавал честь и кланялся. Эн-2 посмотрел на белобрысого парня на верху лестницы, потом на офицера, который отдавал честь, стоя у ее подножья. Машина тронулась.
Трое ребят свернули к тротуару, пропуская машину, и все оказались по одну сторону от нее. И тут Эн-2 увидел, как взметнулись их руки, услышал — на три счета — взрыв.
— Готово, — сказал он.
Потом вскочил на велосипед и вытащил револьвер.
Сверху белобрысый парень, вскинув черный автомат, целился в ребят, мчавшихся прочь, а у подножья лестницы офицер, только что опустивший поднятую для приветствия руку, нажимал на предохранитель своего пистолета.
Он что-то кричал по-немецки.
— А тебе чего надо? — сказал Эн-2. — Того же самого?
Он нажал на спуск и еще раз нажал, и белобрысый парень, согнувшись, упал на свой автомат, а офицер обернулся и выстрелил в Эн-2.
Офицер стал как будто бы больше. Он становился все больше и больше, Эн-2 выстрелил в это разросшееся тело — и увидел за ним черную машину, которая дымилась, перегородив улицу, словно черная руина.
Он был уже у заднего фасада дома.
Свернул на узкие улочки, где разбегались побледневшие люди, помчался прочь вместе с другими, также удиравшими на велосипедах. Подъезды запирались, падали вниз ставни лавок, лица были бледные, и он спросил, что стряслось.
— Черный Пес! Черный Пес! — отвечали ему.
— Черный Пес? — переспросил он.
— Черный Пес идет!
Перед молочной стояла очередь. Хозяин хотел закрыть лавку, но женщины хотели прежде получить молоко.
— Да ведь Черный Пес идет! — кричал хозяин.
— Что же все-таки стряслось? — спросил Эн-2.
Он заметил ту, которую искал. Она стояла между молочной и парикмахерской, заслоненная бегущей толпой. Это была та женщина, что подходила к нему без четверти двенадцать.
— Кажется, взорвали немецкий штаб, — ответила она.
В ее лице не было страха, она улыбалась. «Черт побери», — подумал Эн-2, глядя на нее. Других слов он не нашел и, отвечая ей, сказал вслух:
— Черт побери!
Синьора на глазах у всех открыла сумочку, вынула из нее платок и высморкалась.
— Много убитых? — спросил Эн-2.
Синьора заглянула в сумочку и увидела, что револьвер снова на месте.
— Кажется, да, — ответила она. — Человек тридцать-сорок.
Рассыльный из бакалейной лавки толкнул ее мимоходом. Он шел и кричал:
— Генерала прикончили!
Синьора закрыла сумочку и удержала рассыльного за рукав.
— Что они сделали?
— Прикончили начальника трибунала.
Рассыльный был бледен, но глаза у него были счастливые.
— Бац-бац, — сказал он. — И нет его.
Синьора отпустила его, поглядела на Эн-2, который закуривал, не слезая с седла, и перешла дорогу. У другого тротуара Эн-2 нагнал ее.
— Молодцом, Лорена, — сказал он.
— Молодцом, — ответила Лорена.
Он обогнал ее и остался один. В городе была пустыня. Пустыню загромождали остовы домов, призраки домов: подъезды были заперты, окна заперты, магазины заперты.
Солнце пустыни блестело над зимним городом. Такой зимы не было с тысяча девятьсот восьмого года; такой пустыни не было больше нигде, даже на краю земли.
Она была не похожа на пустыни Африки или Австралии, в ней не было ни камней, ни песка. И все же такими бывают пустыни во всем мире. И таким же бывает пространство камеры.
Эн-2 видел, что вокруг пустыня, он пересек ее, думая о Берте, и доехал до самой дальней части Симплонского проспекта, где был его дом.
Сзади он все время слышал крик Черного Пса, летевший над пустыней.
Си вошел в свою комнату — свою камеру.
На следующее утро Лорена пришла к Эн-2 известить его, что сегодня в пять в одном доме собирается штаб патриотов и Эн-2 должен быть на этом собрании.
Лорена одна знала, где живет теперь Эн-2; она была его оруженосцем, его адъютантом, а когда снимала пальто и шляпу, оказывалась молодой и стройной, совсем еще девушкой. Дома у Эн-2 Лорена всегда снимала пальто и шляпу.
— Тебе нечего делать? — спросил у нее Эн-2.
Он еще лежал в постели, а его вещи были свалены на стуле. Поэтому Лорена уселась на подоконнике.
— Нечего, — ответила она, — до самого полудня.
— И ты собираешься до самого полудня просидеть так на подоконнике?
— Я тебе надоела? — сказала Лорена. — Если да, я сейчас же уберусь.
— Вовсе ты мне не надоела, — ответил Эн-2.
Не вставая, он отвернулся в другую сторону и стал глядеть на зимнее солнце, которое проникало в комнату через окно и касалось стены своими тоненькими пальцами
— Тебе не нужно пришить пуговицу? Или носки поштопать? — спросила Лорена.
Она встала посмотреть, найдется ли для нее работа у Эн-2, потом снова села на подоконник, поджав ноги, и стала штопать.
Взгляд Эн-2 скользнул вдоль долгих пальцев солнца до самого окна. И остановился на женщине.
— Что, у тебя ничего внизу не надето? — спросил он.
— Почему не надето? — ответила она. — Трусики.
Эн-2 приподнялся на локте, чтобы лучше видеть.
— Трусики? А кажется, что там ничего нет.
— Есть. Я-то знаю, что есть.
— Я вижу тебя всю насквозь.
Лорена взглянула на свои ноги, склонившись над подолом платья.
— Ты видишь мои ляжки, вот и все.
Она раздвинула ноги шире и склонилась снова, чтобы поглядеть себе на ноги, потом поправила трусы.
— Ты сейчас выглядела просто неприлично, — сказал Эн-2.
— Почему? — спросила Лорена. — Ты что, никогда не видел, что такое женщина?
Эн-2 закинул руки за голову.
— Я уже много лет не прикасался к женщине.
— Что? — переспросила Лорена. — Много лет не прикасался к женщине? — Она перестала штопать. — Как так?
Эн-2 глядел теперь на потолок, его голова ушла в подушку. Он вспоминал все эти годы и считал их. Вспоминал всю свою жизнь. Когда он последний раз прикасался к женщине?
— Сам не знаю, — ответил он.
