Ознакомительная версия.
Он медленно шел по лесу, пока машинально не остановился перед табличкой, задумчиво потрогал ее и вздрогнул — на ветке-указке дрожала и переливалась в запоздалом солнечном лучике крохотная даже не капля, а росинка. Ветка была сырая. Он потрогал ее еще раз, убедился, что она действительно свежая, выругался и приказал:
— Собрать людей, и пошли!
Разведчики тронулись с опаской, но Шварц на ходу объяснил:
— Нас обманули — указки поставили сами русские, чтобы сбить нас с толку.
Они прошли полдороги, когда один из солдат запоздало вспомнил:
— Я сразу заметил, что на табличке последняя буква «н» написана не по-немецки.
Понимая, что кричать не следует, что солдат ни в чем не виноват, Шварц все-таки заорал:
— Что же ты, болван, молчал?!
Солдат оправдывался, и, уже остывая, Гельмут понял, что и этот болван в чем-то прав; солдат мог считать, что минное поле ставили мобилизованные в немецкую армию поляки, или французы, или венгры, или даже русские — ведь и они используются на военных работах.
«Все верно… все верно, — с тоской думал Шварц. — Нагнали всяких, продают и покупают всех, а когда сделка прогорает — ищут новых хозяев, чтобы продаться самим».
Им овладело безразличие, тупая усталость, за которыми стояла злоба — на командование, на жизнь и военные неудачи, и даже на самого себя. Чувства эти не успели получить развития — головной дозор доложил, что впереди замечено подозрительное движение. Шварц подобрался и отдал необходимые приказания. Его подчиненные изготовились к бою. Но движение, хруст ветвей и хлюпанье грязи стали удаляться, и Шварц решил преследовать неизвестных. И когда его люди уже двинулись вперед — откуда-то слева послышался голос, говоривший на вполне приличном французском языке.
— Господа, помогите! Мы погибаем!
Всего могли ожидать побывавшие во Франции солдаты, но только не французской речи в глубине мрачных белорусских болот. Что-то размагнитилось в людях, что-то спуталось, и Шварц, сам не понимая почему, ответил по-французски:
— Где вы? В чем дело?
— Мы в этом проклятом болоте. Помогите добраться до германского командования. Нам крайне необходимо. У нас важное задание.
Чавканье грязи и хруст валежника не прекращались, а невидимый голос говорил все громче и громче, словоохотливо рассказывая о своих злоключениях. Шварц приказал неизвестному выйти, но тот сослался на невозможность бросить тонущего товарища. Тогда вперед пошли пятеро солдат. Когда они скрылись за кустарником, в болоте наступила тишина, и только далеко справа еще слышались хруст и чавканье. Шварц прислушался к этому уже далекому и все удаляющемуся шуму и понял все. Он крикнул:
— Огонь!
Но кричать, пожалуй, не следовало — из кустов вырвались струйки автоматных очередей. Опешившие солдаты невольно подались назад, прячась у подножия деревьев. Пока они прятались, пока изготавливались к бою, болото то отвечало огнем, то все удаляющимся чавканьем. Немцы били слитными очередями, потом перешли в преследование, но разыскать мнимых французов так и не смогли.
Шварц не злился — он уже привык к неудачам, и новая неудача только усилила раздвоенность мыслей и настроения, которая родилась и углубилась в этот несчастный день. Достаточно умный и трезвый, для того чтобы не верить на слово, Гельмут понимал, что дело, которому он старался служить как можно лучше, с душой, творчески, дало трещину и она все расширяется и расширяется.
В полку Гельмут со злостью доложил командиру о стычке в лесу и, впервые не совладев с собой, возмутился;
— В конце концов, разведчики существуют не для того, чтобы ими понукали. К ним нужно прислушиваться. А вы, господин оберет, попросту прозевали русских диверсантов. И если поднимется буча, я предупреждаю — специально подниму это дело и покажу, как благодаря вашему невниманию к моим донесениям и просьбам мы не только понесли потери, но и упустили важнейшие армейские тайны.
И тоже впервые командир полка не стал протестовать. Он был удручен и подавлен. Он только слабо попытался оправдаться мнением генерала и уж совсем неожиданно попросил:
— Знаете что, Шварц, надвигаются слишком серьезные события, чтобы нам с вами ссориться. Я обещаю поддерживать вас, а вы… вы постарайтесь не пакостить. Сейчас такое время, что мы оба не знаем, кто и кому больше пригодится…
Этого Шварц не ожидал — гордый, неприступный оберет тоже начал торговаться и тоже на что-то намекал. Когда такие мысли овладевают многими, они свидетельствуют о начале конца. И это не улучшило самочувствия обер-лейтенанта. Его раздвоенность увеличилась. Не спасали даже соловьи, которых любил слушать Шварц. Они пели повсюду, но уже не вызывали ощущения радости жизни.
Глава четырнадцатая. ПОДВИГ САШКИ СИРЕНКО
Предупреждения генерала Штаубера запоздали — события развернулись гораздо стремительней, чем предполагали он и связанные с ним генералы. Высадка союзников, вопреки предсказаниям, не оказала решающего влияния на ход событий. Их дивизии втягивались в изнурительную борьбу и никак не могли выбраться на оперативный простор, а высшие командиры почему-то не очень спешили.
Не удалось и покушение на Гитлера — бомба лишь испортила новые штаны фюрера, и, по крайней мере на первых порах, он был больше всего возмущен именно этим обстоятельством, а уж потом обрушил свой гнев на генералов.
Настоящей неожиданностью были события, разыгравшиеся с середины июня на Восточном фронте. Их ждали, к ним готовились, но никто — ни фюрер, ни союзники, ни командующие немецкими армиями и фронтами — не предполагал, что Советская страна после трех лет войны сможет обрушить по всей линии фронта удары такой сокрушительной силы.
В ходе наступления «языков» не считали — теперь появились просто пленные. Их брали в одиночку — отставших от своих частей, разуверившихся во всем и во всех; брали группами — чаще всего после коротких стычек. Брали и таких, которые сами просились в плен.
К концу гигантского наступления взводу уже старшего лейтенанта Андрианова удалось отличиться так, как никому на этом участке фронта.
* * *
Как обычно, вырвавшись вперед, разведчики отметили продвижение довольно мощной отступающей группы противника, передали ее координаты и неожиданно получили приказ форсировать реку, выйти в глубокий тыл врага и постараться обнаружить срочно перебрасываемые противником резервы, их намерения и расположение. Задача была знакомой, люди — проверенные, и казалось, ничто не может помешать взводу выполнить ее точно в срок и без потерь.
В ходе наступления потерь во взводе не было, но о них думали, потому что не было дня, чтобы разведчики не вспоминали Валерку Хворостовина, его находчивость, безудержную, и в то же время всегда основанную на трезвом расчете смелость.
В тот день, когда взвод, бросив бронетранспортеры, возвращался к условленному месту и слишком поздно был предупрежден по радио о грозящей опасности, трудно было сказать, как сложилась бы его судьба, если бы не Хворостовин. Это он уговорил лейтенанта оставить его и Потемкина на прикрытие. Правильно рассчитав, что противник уже осведомлен о маскировке разводчиков под немцев, он умело использовал знание французского языка. Вспомнив, что старые солдаты, а тем более офицеры дивизии, с которой они имели боевое соприкосновение, побывали во Франции, он был уверен, что они клюнут на его хитрость. Он хорошо исполнил свою роль, дал возможность взводу с богатыми трофеями ускользнуть от врага, но сам был ранен. Его вытащил на себе Потемкин.
Валерка писал, что возвратиться назад не обещает. Он смотрел на вещи трезво, за тридевять земель ему, рядовому солдату, не догнать товарищей.
А товарищи о нем помнили и любили его. И теперь, пробираясь в глубокий тыл врага, Сашка, поправляя рацию, вздохнул:
— Валерку бы нам сейчас…
— Да, этот начудил бы. Запросто с немцами поручкался и в дипломатической беседе выпытал бы все, что нужно.
— Он такой…
Андрианов, прислушиваясь к разговору, вдруг скомандовал привал.
Посидели, перемотали пропотевшие портянки, и старший лейтенант, тыча окурком в твердую, уже высушенную летним солнцем землю, словно ненароком предупредил:
— Кстати, хлопцы, о Хворостовине и немцах. Обстановка у нас и проста — в тыл пробираться легко, никакой линии фронта, и сложна — самые отчаянные немцы бродят сейчас там, где их не ожидаешь. Они от нас прячутся, а мы должны прятаться от них. И прошу учесть — совсем не потому, — что мы их боимся — сейчас их, пожалуй, мало кто боится, — а потому, что они со страха готовы на любые, самые непредвиденные поступки…
— Это верно. Они сейчас как бешеные: не знают, куда бросаться.
— Совершенно верно. Значит, соблюдать особую осторожность и без приказа ни в какие стычки не ввязываться: главное, наблюдение и наблюдение. Даже Дроботу и Сиренко делать будет нечего — придется обойтись без «языков», — пошутил Андрианов. — Будем надеяться, что они выдержат.
Ознакомительная версия.
