Ознакомительная версия.
— Приготовьте оружие, Густав. Опасность справа.
Пока адъютант щелкал затвором, генерал тоже расстегнул кобуру и, вынув пистолет, положил его на колени — тут он будет под руками.
Рябь на хлебной полоске приближалась, и через несколько секунд можно было ожидать встречи, очереди и, может быть, смерти. Штаубер не потерял самообладания. Он знал, как действуют танкисты, как летчики применяют свои противозенитные маневры, а уж как пехота спасается от прицельного огня одиночных выстрелов — он не просто знал: это было в его крови. Так он и действовал. Притормозив машину, он вдруг резко нажал на газ. Отличный мотор великолепно, словно живой, воспринял маневр умелого водителя. Машина рванулась и на полной скорости полетела к лесу.
Важно было проскочить ту полоску, из которой высунулась голова. Если проскочат — значит, большая половина дела сделана. Переднее сиденье прикрыто сзади бронеспинкой: пули его не пробьют. И, нажимая на газ, Штаубер не удержался и посмотрел вправо — опасности в глаза. Над высоким чистым хлебом стояла рослая, широкоплечая фигура и, как огородное пугало на ветру, махала руками. Штаубер не заметил, во что она была одета, не заметил ее лица, но, уже проскочив мимо, вдруг почувствовал, что в этом мелькнувшем человеке есть какая-то очень знакомая деталь — какая, он припомнить не мог. Да и не до этого было генералу.
Машина стремительно влетела в лес, на опушке сделала крутой вираж, промчалась мимо елового мрачного островка, обогнула его и по инерции собственной массы и взвинченных нервов водителя понеслась дальше по мягкой, давно не езженной лесной дороге. Впереди маячил просвет, и Штауберу почему-то показалось, что, как только он вырвется из леса, где обычно сидят партизаны, на простор, он будет в безопасности.
Но генерал Штаубер не учел, что культурные леса обычно окапываются канавами. На самом выезде из леса, там, где строевой, дремучий бор в пору безвременья перешагнул очерченные ему канавами границы и выслал вперед свою молодь и кустарник, машина с разгона влетела в выбитую яму. Что-то звонко хрустнуло, мотор заглох, и машина, до половины проскочившая канаву, медленно сползла вниз.
Как истый водитель, генерал не стал заводить мотор, чтобы выбраться из канавы. Он слышал треск и, действуя уже не разумно, а инстинктивно, прежде всего выскочил на дорогу, чтобы посмотреть, что так звонко треснуло и можно ли двигаться дальше. Он даже не заметил, как с колен соскользнул его пистолет. Подражая своему начальнику, выскочил из машины адъютант и, как будто понимая что-нибудь, стал заглядывать под стоящую в канаве машину.
* * *
Разведывательные группы, как всегда, ушли в предрассветные сумерки, когда свет едва брезжил и звуки были стертыми и тягучими. Андрианов связался со своими, потом долго слушал эфир и, когда окончательно развиднелось, вместе с Потемкиным пошел в ближнюю разведку. Они облазили урочище, обследовали пути подхода к своей временной базе. К их возвращению Дробот и Сашка приготовили немудреный холодный завтрак.
Время тянулось медленно. Хотя разведчики старались бодриться, разговаривали они, все-таки приглушая голоса и часто подолгу прислушиваясь.
— А ну его к черту! — рассердился старший лейтенант. — Состояние такое, что не ты охотишься за немцами, а они за тобой. Нужно что-то делать, а то совсем труса запразднуем.
Решили еще раз пройти на окраину леса и понаблюдать за округой, запольными лесами. Прошли вдоль дороги, перепрыгнули канаву и залегли на опушке. Потемкин наблюдал за дорогой, Дробот и Андрианов вынули бинокли. Удивительно хорошо было в эти ясные часы на границе леса и поля — просвеженные дали, яркие, но уже притомленные летние краски, глубокое синее небо и мирная, сытая затишь. Только изредка откуда-то очень издалека доносились глухие, смазанные расстоянием удары не то пушечных хлопков, не то первой в это утро бомбежки.
Фронт пробивался на запад настойчиво и размеренно.
Дробот обстоятельно обследовал весь отведенный ему участок запольного леса и ничего интересного не приметил — влево, где из леса выбежала толпа деревьев-подростков и загородила собой солидный сектор обзора, он заприметил дымок, но, откуда он тянет, выяснить не мог. Доложив лейтенанту, Дробот перемахнул дорогу а вышел на опушку. Дымок, оказывается, тянул из дома в хуторке. Дробот с интересом стал наблюдать за ним.
Там хлопали двери, во дворе кто-то умывался, за носок наклоняя подвешенный на веревке чайник; девочка-подросток выпустила кур, а потом выгнала корову и теленка. Все было мирно, обыденно, и ничто не вызывало подозрений.
Стало припекать солнце, глаза слипались и Дробот сладко зевнул, потянулся и застыл — из леса явственно донесся шум мотора. Он быстро приближался, Дробот спрятал бинокль, подтянул оружие и легкими быстрыми шагами, полусогнувшись, побежал к командиру.
Они не успели встретиться. Раздался звонкий треск, мотор заглох. Когда Дробот подбежал к канаве, он увидел заглядывающего под машину шофера в стареньком, аккуратном комбинезоне. По другую сторону маячила офицерская фуражка, а еще дальше, из лесу, прячась за деревья, выдвигались Андрианов и Потемкин. Старший лейтенант рукой приказал Дроботу навалиться на шофера, а сам крикнул офицеру;
— Хенде хох!
Офицер, который тоже заглядывал под машину, выпрямился и, вместо того чтобы поднять руки, неумело выстрелил. Потемкин, не поднимая автомата, дал короткую очередь, и офицер, согнувшись в поясе, мягко скользнул в канаву и долго еще сучил ногами. Шофер, не разгибаясь, бросился в сторону, но наткнулся на Дробота. Вероятно, вначале он увидел его сапоги, потому что резко остановился, а когда выпрямился — медленно, сосредоточенно, — руки у него уже были подняты.
Этот неожиданный «язык» не очень обрадовал сержанта: таскаться с пленным по тылам врага было просто невозможно. Правда, когда пленный выпрямился, он чем-то напомнил сержанту необычного шофера и трудную разведку. Мелькнула мысль, что, может быть, удастся приспособить и его и его машину к делу. Дробот уже ласковей и как бы человечней оглядел свой трофей.
Нет, что-то не понравилось сержанту в этом немце: то ли холеное, явно не рабочее лицо, то ли взгляд — одновременно ожидающий и испуганный и в то же время нагловатый, насмешливый. Потом он увидел руки шофера с длинными, тонкими пальцами, с тщательно подстриженными ногтями, без единого пятнышка грязи или масла. И та человечность, что проснулась было в сержанте, ушла. Пришла обычная на войне настороженность.
Дробот приказал пленному повернуться спиной и одной рукой проверил карманы, ремень под комбинезоном и сразу обнаружил пустую пистолетную кобуру.
К Дроботу подошли старший лейтенант и Потемкин. Андрианов обрадовано сообщил:
— Ну и птицу мы уложили! — он потряс портфелем. — Здесь такие документы…
Заметив озабоченный взгляд сержанта, он спросил;
— Подозрение?
Дробот прикрыл глаза;
— Обыщите сами, товарищ старший лейтенант.
Первое, что вытащил из кармана пленного Андрианов, было удостоверение личности на имя генерала Эрнеста-Марии Штаубера. Это было так неожиданно, что Андрианов, словно строгий, ничему не доверяющий патруль, долго и обстоятельно сверял фотографию удостоверения с самим пленным и, убедившись, что подвоха нет, все-таки не решился сказать об этом подчиненным. Он отвернул комбинезон пленного и взглянул на погоны: сомнений не было. На добротном мундире были настоящие, витые погоны генерала, и тогда Андрианов сообщил:
— Генерал.
Разведчики переглянулись, не зная — радоваться удаче или беспокоиться оттого, что задача вдруг необыкновенно усложнилась.
Но обдумать и обсудить создавшееся положение они не успели. Из лесу явственно донеслись лязг гусениц и шум мотора. Андрианов не думал, кажется, и мгновения.
— Кляп! — приказал он. — Связать!
Старший лейтенант бросился навстречу приближающейся машине. Теперь, когда в руках были важнейшие документы и совершенно бесценный пленный, он был готов сохранить их даже ценой собственной жизни. Именно в этом состояла сейчас его офицерская честь, честь бойца и гражданина. Он не успел ничего предпринять, потому что неподалеку в лесу рванули гранаты, лязг и шум мотора оборвались, и лесную тишину вспороли автоматные очереди.
* * *
Убежденность, что все будет так, как нужно, уже давно не оставляла Сиренко, и поэтому мелкие неприятности, даже постоянная опасность, не действовали на него. Он был уверен, что все пройдет, а задачу они выполнят. Просто нужно как следует поработать, пораскинуть мозгами, а если нужно — то и разумно рискнуть. Оставшись один на один со своей рацией, он повздыхал, доел остатки сала и захваченных у немцев русских галет под названием «Поход», напился и покурил.
Потом долго наблюдал за какой-то лесной пичужкой. Она деловито обследовала ветку за веткой, смешно склоняя головку то в одну, то в другую сторону. Когда в лес пробились солнечные лучи, Сашка прикинул, что немцы могут начать передвижку, и включил рацию в надежде поймать далекое или близкое бормотание. Эфир жил своей обычной жизнью — пищала морзянка, причем сразу можно было отличить почти сливающийся почерк опытного мастера и раздельные, старательно отстуканные точки и тире начинающего радиста. Доносились обрывки команд, чьи-то переговоры, но нужного бормотания он не слышал.
Ознакомительная версия.
