сторонам. Каска на голове стала тяжелой, давила. Он сорвал ее, бросил в траву, сел. Приподнял за плечи Юлию Андреевну, стал целовать ее губы, щеки, глаза. Он не стыдился своего лепета:
— Как же ты, девочка моя… жива… жива все-таки…
Она открыла глаза и глядела на него смущенно, беспомощно.
— Живы? — спросила она.
— Да, да, живы…
Он прижал ее голову к своей щеке и умолк.
— А там как? — слабым движением руки она указала в сторону наблюдательного пункта.
— Там живых нет.
Юлия Андреевна приподнялась, села. По лицу ее опять разлилась бледность. Она взяла Костромина за руку, спросила испуганно:
— Ты ранен? У тебя кровь на щеке.
Костромин провел ладонью по лицу.
— Нет. Это твоя кровь, когда нес.
Она опять опустилась на траву. Костромин сказал:
— Нам надо идти. Я понесу тебя.
— Нет, пойду сама. — Она отпила воды из фляги. — Я просто угорела от дыма, а на голове — царапина. Может, когда падала в ровик.
Костромин помог ей подняться, и они пошли. Шли медленно, обнявшись и пошатываясь, обходили воронки, спотыкались о рваные, острые куски металла, впившиеся, как клещи, в землю.
Когда остановились отдохнуть, она сказала:
— Там, за холмом, Громов. Ранен в грудь, я перевязала его.
— Я знаю. Он будет жив?
— По-моему, да. А телефонист ваш убит.
— Я видел.
Опять шли молча, экономя силы. Шли тем же путем, каким Юлия Андреевна пробиралась на НП с Крючковым. Вон и ряды сосен. От них длинные тени — солнце садилось.
Со стороны огневых позиций донесся орудийный выстрел, сразу же за ним — взрыв. Значит, стреляли по очень близкой цели.
— Что это? — спросила Юлия Андреевна.
Прокатился еще выстрел, сдвоенный разрывом снаряда. Еще и еще. Вот ударили почти одновременно несколько орудий. И все смолкло.
— Похоже — по танкам, — проговорил Костромин, напряженно прислушиваясь и вглядываясь в ту сторону, где за холмами были батареи. — Но… откуда танки? Ничего не понимаю.
Заметив нерешительность на его лице, Юлия Андреевна сказала:
— Ты беги. На огневую. Я дойду одна.
— Наконец-то! — сказал он, увидев небольшую группу бойцов.
Костромин и Юлия Андреевна пошли им навстречу. Это были связисты и санитары. Телефонист подключил аппарат к линии и передал трубку капитану.
Через минуту отозвался Алексей Иванович.
— Ты!.. Живой… — Некоторое время в трубке слышно было только дыхание, потом тревожный вопрос: — А Юлия Андреевна?
— Со мной, рядом.
— Живая? — обрадовался — Так… так, так…
— Что там за стрельба у вас? — спросил капитан.
— Два танка подбили. Откуда они — ума не приложу, — смущенно проговорил Алексей Иванович.
Капитан подозвал санитара, указал глазами в ту сторону, где лежал Громов, попросил:
— Вы поосторожней с ним, не потревожьте повязки.
Потом они пошли дальше. Костромин поддерживал Юлию Андреевну, старался идти с ней в ногу. Она, закусив губу, держалась неестественно прямо. На бледном лбу — капельки пота. Ее мутило.
Чем ближе подходили к огневым позициям, тем яснее становилась картина недавнего боя. Воронки от снарядов местами сливались, образуя большие плешины, похожие на лесные делянки, где только что корчевали пни. Как от пожарища, от воронок еще тянуло запахом гари. По этим следам бушевавшего здесь огня капитан представлял себе силу артиллерийского обстрела.
Скоро начали попадаться подбитые танки. Здесь их били прямой наводкой, на постоянном прицеле. Некоторые машины еще дымились, и горьковатый дымок поднимался струйками в тихое вечернее небо. Почти у каждого танка лежали трупы немецких танкистов и автоматчиков.
Вон и Алексей Иванович — спешил навстречу, почти бежал. Костромина он обнял с ходу, по-мужски, Юлию Андреевну притянул к себе с отеческой нежностью.
— Хорошо, голубчики вы мои… — сказал он и, не отворачиваясь, полез в карман за платком. — Я, грешный, подумал, минометы и вас не пощадят. Но вы молодцы, не дались…
— Почему немцы замолкли? — спросил Костромин.
— Перегруппировка, видимо. Артполки наши их разворошили, расковыряли. Ну и мы старались не отставать.
— Командир дивизии обо мне спрашивал?
— Да. Когда я ему сообщил, что с твоим НП связь временно не работает, он переспросил не совсем ласково: «Вы думаете, временно?» И обещал к нам заехать…
Подошли к огневым позициям. Раньше здесь была трава, кусты. Орудия были затянуты зелеными маскировочными сетками. Теперь все было разворочено, изрыто, опалено. Орудие, выкаченное из ровика, было исковеркано: сорваны щит и все прицельное приспособление; пробитый тормоз слезился тяжелыми каплями. Впереди, метрах в ста пятидесяти, стоял приземистый танк со свороченной башней — последний снаряд сделал свое дело. Между развороченным танком и изуродованной пушкой зеленела лужайка. Небольшая, чудом уцелевшая. На ней — желтые цветы.
Боец — заряжающий — лежал сбоку от орудия на снарядном ящике, словно плыл на нем, широко разбросав руки в стороны.
Костромин снял с головы каску. Юлия Андреевна хотела нагнуться к бойцу, но Алексей Иванович удержал ее за плечо:
— Не надо. Я приказал не трогать убитых, это их места… С этих мест им подобает только в братскую могилу. А она не готова.
— Много? — спросил Костромин.
— Девять человек. А тринадцать раненых отправили в санбат. Разбиты два орудия, три повреждены.
Лицо Алексея Ивановича осунулось еще больше, под глазами резче обозначились тени.
— Откуда все-таки взялись эти танки? — опять спросил Костромин.
— До сих пор не пойму, — признался Алексей Иванович. — Надо пленных допросить. Вон они.
Капитан посмотрел в сторону, куда показал рукой заместитель. Там, возле штабной землянки, на траве сидели два немца в шлемах танкистов. Перед ними, с автоматом в руках, медленно прохаживался Тонкорунов.
Рысцой подбежал офицер, старший на огневых позициях, начал докладывать капитану о том, что тому уже было известно. Костромин остановил офицера, крепко пожал ему руку. Спросил:
— Как со снарядами?
— Недавно подбросили две машины…
Запыхавшись, подбежал санитар Баранов.
— Юлия Андреевна… В санчасти раненый, не могу остановить кровотечения.
Она взяла из рук Костромина свою санитарную сумку, пошла за Барановым. Неестественно прямая, Юлия Андреевна шагала нетвердо, и Баранов, заметив это, неумело взял ее под руку.
Костромин тоже чувствовал себя плохо. Ноги дрожали, голова кружилась. Стыдясь своей слабости, он сказал Шестакову:
— Погодите тут, Алексей Иванович… Я только умоюсь.
И, обходя воронки и пустые снарядные ящики, направился к своей землянке.
35
Третий день на участке дивизиона и соседних полков немцы молчали. Бой гремел далеко справа. Другие полки отвлекали внимание врага, принимали на себя его удары, в то время как фронт заканчивал последние приготовления к большому наступлению.
В дивизионе Костромина похоронили убитых. Живые продолжали заниматься своими делами, мелкими, но неотложными, как сама жизнь.
Во второй половине дня, вернувшись с наблюдательного пункта, Костромин вызывал к себе в
