землянку сержантов и офицеров и с их слов записывал на листе бумаги нужные сведения, чтобы потом вместе с Алексеем Ивановичем заполнить наградные листы. (На солдат они были заполнены накануне.)
В отворенную дверь тихо и как-то боком вошел Крючков. Правое плечо его дернулось, но он вовремя спохватился, что пилотка в кармане: на забинтованной голове она не держалась. Костромин встал, сказал просто:
— Здравствуй, Крючков. Садись. — Подвинул ему табуретку.
Крючков сел, попридержав на ремне шикарную, желтой кожи, полевую сумку.
— Трофейная? — кивнул Костромин.
— Так точно, богатеем. И еще часы — приятель из взвода управления подарил, — он приподнял руку, показал подарок. — Пока хорошо идут, а вообще — дрянь. Штамповка. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Все-таки компенсация за ухо.
— Болит?
— Беспокоит.
— В санчасти был?
— В тот же день. Беловодская велела на перевязку ходить. Утром пошел сегодня, а там один этот идол, Баранов. Пока из него пять слов вытянул, он, мудрец тибетский, пять трубок выкурил. Слово — трубка, и так далее. Снизошел-таки, сказал, что ожидает свою повелительницу после обеда. А наглость какая! «Давай, — говорит, — я тебе ухо сам перевяжу». А?
— Да, тяжелый человек, — улыбнулся Костромин, имея в виду убийственно медлительного санитара. — А в санчасть ты попозже еще сходи, у тебя вон и глаз покраснел.
Костромин закурил, положил открытый портсигар на стол.
— Хочешь, кури.
— Благодарю.
Пока Крючков пускал дым к потолку, Костромин задал несколько вопросов относительно его биографии. Крючков назвал несколько дат со скупыми комментариями к ним. Костромин записал.
— Однако, — сказал он, — слухи о том, что ты мастер расписывать свои подвиги, по-видимому, сильно преувеличены. Что же это ты одни цифры назвал?
Крючков поднял брови, усмехнулся:
— К цифрам уважения больше, товарищ капитан. И верно: жизнь из дат и фактов состоит. К тому же я человек скромный.
— Да?
— Конечно. Я вот даже не спрашиваю, к какой награде вы собираетесь меня представить.
— А какую бы ты хотел?
— Соответственную.
— То есть?
— Согласно поступкам. Всего я подбил два с половиной танка.
— Почему с половиной?
— Ну, в один танк мы с наводчиком второго орудия сразу два снаряда врезали.
— Так. Продолжай.
— Еще наладил связь…
— Еще?
— Все.
— Нет, не все, — возразил Костромин и заглянул Крючкову в глаза, — продолжай дальше… Можешь занести на свой счет, что ты спас жизнь командиру дивизиона.
Крючков не отвел глаз, сказал спокойно:
— Нет, этого я на свой счет не занесу.
— Почему же?
— Потому что Беловодская меня опередила. Я за ней шел, так сказать, во втором эшелоне. Все прочее вышло по ходу дела. Нет, чужого мне не надо. А за свое награда нужна, потому что награжденного наказывать все-таки труднее…
— Вон оно что! — удивился Костромин и, помолчав, спросил мягко: — Неужели, Крючков, ты думаешь, что без наказаний воевать нельзя?
— Можно бы, полагаю, но…
— Что?
— Скажите, товарищ капитан, среди начальников дураки бывают?.. Ну так вот. Встречусь с таким «правоверным», который прикрывает свое скудоумие цитатами и параграфами, так меня и подмывает ущемить его монополию на глупость. Выкину какую-нибудь штуку — тот только руками разводит: надо бы глупей, да некуда!
Костромин рассмеялся.
— Так-таки и разводит?
— Нет, конечно. Он проще поступает: трах меня по затылку параграфом — и точка!
— Так зачем же затылок подставлять?
— Видно, судьба такая, — вздохнул Крючков и потупился.
Через открытую настежь дверь донеслось откуда-то, наверно из оврага, далекое кукование кукушки. Милое, до дрожи в сердце родное «ку-ку». Раз, другой, третий… Когда Костромин взглянул на Крючкова, тот сидел, прислушиваясь здоровым ухом к неожиданным звукам; лицо — радостное, рот полуоткрыт по-ребячьи.
— Ах, сукина дочь! — тихо рассмеялся Крючков. — Чуть про судьбу помянул — она тут как тут! Прямо в заблуждение ввела: я уж подумал, что мне с хворости чудиться стало…
Костромин улыбнулся.
— Эх, Крючков, сумасбродный ты человек! Давно я собирался поговорить с тобой. По душам.
— По душам? — насторожился Крючков.
— А что, разве нельзя?
— Не знаю, товарищ капитан… Смотря о чем говорить.
— Ну, расскажи мне, например, как ты думаешь жить дальше.
Крючков резко вскинул голову и поморщился, видимо, потревожив раненое ухо.
— Это зачем же мне думать, товарищ капитан? Моя фамилия во всех штабах значится, пусть генералы и думают над ней, куда ее и как.
— Врешь, Крючков, — сказал Костромин серьезно.
— Разве?
— Да. Генералы тебе в Монголии служить приказали, а ты вот тут очутился.
— Ошибки юности, с кем не бывает! — попробовал отшутиться Крючков, но Костромин продолжал:
— Вместе с наградным листом я подаю документы на присвоение тебе звания «младшего лейтенанта». С командиром дивизии я уже говорил.
— Так ведь, товарищ капитан… — Крючков заморгал растерянно, — зачем же? Сперва орудием покомандовать бы. А сразу — звание-то у меня было пехотное, его мне и опять присвоят…
— Нет, я прошу присвоить тебе артиллерийское звание.
— Тогда… — Крючков встал, — тогда благодарю, товарищ капитан.
— Сиди, — Костромин положил ему руку на плечо. — Еще один вопрос. На базе нашего дивизиона будет сформирован артполк. Ты где бы хотел служить офицером, в моем дивизионе или в другом?
Крючков подумал, сказал тихо, но твердо:
— В другом.
— Отлично! — весело воскликнул Костромин, хотя ответ Крючкова неприятно удивил его. Он все же полюбопытствовал: — А почему?
— Видите ли, — начал Крючков, — раз у нас разговор по душам все равно состоялся, я скажу. Помните, на стрельбах, товарищ капитан, я нагрубил вам. Стрелял я тогда удачно, но все-таки взыскания ждал. А его не было. И я понял, что для вас дело дороже слов. В общем… лучше мне быть в другом дивизионе. Понимаете, из уважения к вам я привыкну делать все, не рассуждая… Жить за надежной спиной. А мне иногда возражать надо…
— Ну-ну, — улыбнулся капитан, — это дело тонкое. Служи где хочешь, если выбор представился.
Крючков еще раз поблагодарил. Костромин пожал ему руку, сказал:
— Не за что. Я делаю то, что уже должен сделать. А вот Алексей Иванович заботился о тебе гораздо раньше. И… мне тоже есть за что благодарить тебя, сержант Крючков. Всего хорошего. И узнай в штабе, не вернулась ли Беловодская. Тебе нужна перевязка.
— Да, ухо зверски болит, — признался Крючков.
36
Оставшись один, Костромин пробежал взглядом свои записи. Все нужные сведения были собраны. Только против фамилии Юлии Андреевны стоял знак вопроса. Не хватало именно тех данных, которые нужны для деловых бумаг: дат и номеров частей, где она служила. Костромин еще утром зашел в санчасть, но санитар сказал, что Юлия Андреевна ушла в санбат к раненым. Он велел передать ей, чтобы она зашла к нему, как только вернется. Но
