Смерша.
– Где твой немец, показывай, – сказал он Гурову. – Пришел в себя? Допросить можно?
– Нет, он тяжелый. Только после операции. Вообще неизвестно, выживет ли.
Гуров проводил майора в комнату, где лежал немец.
– Чего он не со всеми, в общей палате?
– Был в общей палате, да Снигирев бунтует, грозится задушить. А он это и одной рукой может сделать.
Особист наклонился над капитаном, внимательно вгляделся в бледное лицо.
– Выглядит он у тебя не ахти. Жаль, сейчас бы этот гауптман нам очень пригодился. Ладно, придет в себя, сообщи сразу. Где его документы?
Гуров достал из нагрудного кармана офицерскую книжку капитана.
– Это все? – спросил майор.
– Больше ничего. Внутри еще фото, видимо, жена, дети.
Особист открыл книжку. Взял фотографию, посмотрел, перевернул, прочел надпись на обратной стороне.
– Дорогому Паулю от любящей жены Герды и дочерей Хильды и Эрмы.
Он подложил фото под офицерскую книжку и долго, внимательно разглядывал первую страницу.
– Т-а-а-к, – протяжно произнес майор. – Значит, Пауль Юнг. Что по-немецки значит юный. Ну что ж, юный, так юный.
Особист спрятал документы в полевую сумку, попрощался с врачом.
– Старайся, Гуров. Спасай фашиста, он нам очень пригодится.
Поздно ночью привезли двоих раненых. Гуров оперировал их несколько часов кряду и закончил, когда за окном начала рассеиваться густая ночная мгла. Сбросив фартук, халат, заляпанный кровью, хирург вышел на улицу покурить. Следом за ним в дверь проскользнула медсестра Валя. Она предусмотрительно подождала, пока Гуров прикурил папиросу, смачно затянулся и выпустил дым.
– Товарищ майор, а этот немец… Вообще-то немец?
– Валь, ты самая-то поняла, что спросила?
– Я поняла, но дело в том, что капитан заговорил… Вернее, ночью бредил…
Медсестра пыталась что-то объяснить, но майор ее перебил.
– Так это здорово! Чего ж ты молчишь? Ну-ка бегом, глянем, как он там.
Гуров щелчком послал недокуренную папиросу в ближайшую лужу и скорым шагом направился в комнату, где лежал Пауль Юнг. За ним засеменила медсестра. Врач оглядел раненого и весело взглянул на Валентину.
– Когда он подал голос?
– Точно не скажу, наверное, в пятом часу. Вы ушли на операцию, а его и понесло, как на ярмарке. Ругался, кричал, матерился…
– Постой, постой, а почему ты решила, что он матерился?
– Так я и пытаюсь объяснить. Он делал это на чистейшем русском языке. Как заядлый портовый грузчик.
Гуров укоризненно покачал головой.
– Э-эх, Валентина, а ты много грузчиков видела. Тоже мне знаток русского мата.
Медсестра зарделась, но ответила майору вполне уверенно.
– Вы считаете, что с ненормативной лексикой можно познакомиться, только таская мешки в порту. Я до войны, между прочим, три курса филфака окончила. Так что знаток не знаток, но кое-что смекаю.
Врач с удивлением посмотрел на медсестру, словно увидел ее впервые.
– Извини, Валь. Предупреждать надо. Откуда ж я знал, что ты лингвист.
– Я не о том, товарищ майор. Странно, что немецкий пехотный капитан так заправски материться по-русски.
– Ох…хренеть можно, – захлебнулся Гуров.
До него только сейчас дошел смысл сказанного медсестрой. Обрадовавшись тому, что раненый подал признаки жизни, он совсем не обратил на это внимание. Немец бредил на русском.
– Может, переводчик какой? – растерянно спросил майор, обращаясь к Валентине.
– Не похоже как-то… – ответила медсестра.
– А чего мы гадаем с тобой, как бабки-посиделки. Вот поднимем мужика и пусть с ним Смерш разбирается.
Медсестра внимательно посмотрела в глаза майору.
– Эх, Валерий Иванович, если Смерш разберется, то мы вряд ли его поднимем.
– Так это ж от нас зависит, дорогая Валя, – хитро подмигнул Гуров.
…На выздоровление ушел месяц. Несколько раз в госпиталь наведывался майор-особист, но Гуров убеждал его, что капитан Пауль Юнг не способен говорить. Так, в сущности, и было. Ночами он бредил и по-русски, и по-немецки, но утром не мог ответить ни на один вопрос. Гуров уже стал подумывать, чтобы отправить гауптмана во фронтовой госпиталь, но тот стал произносить сначала отдельные слова, потом предложения. Вначале он откликался на голос медсестры Вали, которая выхаживала его. Зная немного немецкий язык, она сначала говорила ему какие-то фразы. Пауль отвечал.
Однажды медсестра заговорила с ним по-русски и неожиданно увидела в глазах раненого слезы.
– Русский я, – тяжело выдавил он из себя, – советский капитан.
Валентина вздохнул с облегчением.
– Русский. Я чувствовала, что ты наш. Как зовут тебя бедолага?
– Сергей.
– А фамилия?
Но раненый не ответил. Он потерял сознание. Через несколько часов, придя в себя, сказал.
– Баталин моя фамилия.
– Зачем же ты напялил эту фрицевскую форму? – возмутилась медсестра. – Тебя свои чуть не убили.
Раненый только улыбнулся и ничего не ответил.
Рано утром в госпиталь наведался старый знакомый майор из Смерша. Он разыскал Гурова.
– Как наш юный фашистский капитан? – поинтересовался особист. – Не пора ли ему на допрос?
– Облом, майор. Оказалось, он не фашистский капитан, а советский.
– Ты это так пошутил, доктор?
– Нисколько.
– Объясни, что произошло.
– Как только заговорил, представился Баталиным Сергеем Ивановичем, военинженером 3-го ранга.
Майор удивленно смотрел на врача. Он явно был расстроен таким оборотом дела. Видимо, особист уже поторопился доложить начальству, что есть ценный источник информации, а тут столь неожиданный поворот.
– Разберемся. Я забираю этого Юнга, или как там его…
– Недели через две, не раньше. Он очень слаб, еще не встает с кровати.
Доктор лукавил, пациент уже вставал и прогуливался по коридору, но Гурову хотелось по-настоящему поставить на ноги больного.
– Неделю тебе на все про все, Гуров. Понял? В следующий понедельник приеду.
Майор слово свое сдержал, приехал, забрал Баталина. Долго с ним особисты не возились: допросили и отправили в Москву. В поезде его сопровождал угрюмый, молчаливый смершевец. Сергей пытался несколько раз с ним заговорить, но тот заладил, как попугай: «Не положено». В Москве они с Белорусского вокзала добрались на Курский, потом электричкой до Подольска. Правда, о том, что это Подольск, Баталин узнал, когда они вышли из вагона электрички. Прочел на фронтоне вокзала.
– Вы мне хоть скажите, куда везете? – не выдержал Сергей.
Особист недоверчиво посмотрел на Баталина.
– А шо, не сказати? В спецлагерь НКВД.
– Куда?
– Я ж казав, в Подольский проверочно-фильтрационный лагерь номер 174.
«Вот сволочи», – закипело внутри. Он же все объяснил на допросе в Смерше. Просил сообщить в разведуправление полковнику Селезневу. Нет, отправили в какой-то спецлагерь. А что его проверять?
Вместе с сопровождающим они шли по улице. Слева располагался жилой сектор – бревенчатые дома, полисаднички, ограды, справа – чисто поле. В конце улицы – высокий длинный забор, дощатая дверь, а за дверью большой пустой двор с одноэтажным деревянным бараком на краю.
