несли его, что Рыбак опасался, как бы не упасть с ношей. Немецкий карабин за спиной больно бил по
бедру прикладом, тихонько - звякали в карманах патроны. Еще издали он приметил что-то расплывчато-
темное впереди, наверно, опять кустарник, и повернул к нему. Крики позади умолкли, выстрелов пока не
было. Похоже было на то, что они с Сотниковым уже скрылись из поля зрения тех, на дороге.
Но вот склон пригорка окончился, стал глубже снег, и Рыбак, охваченный новой заботой, глянул назад.
Сотников отстал так далеко, что показалось: вот-вот его схватят живьем. Впрочем, тот и теперь как будто
совсем не спешил - не бежал, а едва тащился в снеговом сумраке. И самое скверное было то, что Рыбак
ничем не мог пособить ему, он только безостановочно стремился вперед, тем самым увлекая товарища.
Надо было добежать до кустарника, который вроде уже недалеко чернел впереди.
- Стой! Бандитское отродье, стой! - опять раздались сзади угрожающие, с ругательством крики.
Значит, все-таки догоняют. Не оглядываясь - неудобно было оглянуться с овцой, - Рыбак по крикам
понял, что те уже на пригорке и, наверно, увидели их. Слишком невыгодным оказалось их положение,
особенно Сотникова, которому до кустарников еще бежать и бежать. Ну что ж... Как всегда, в минуту
наибольшей опасности каждый заботился о себе, брал свою судьбу в собственные руки. Что до Рыбака,
то который уже раз за войну его выручали ноги.
Кустарник, оказывается, был значительно дальше, чем показалось в ночи. Рыбак не одолел еще и
половины пути к нему, как сзади загрохали выстрелы. Стрелки были, однако, более чем никудышные, он,
не оглядываясь, понял это по тому, как тугой струной над ним прошла пуля. Слишком высоко прошла,
это он понял точно. И он заставил себя под теми пулями добежать до кустарника.
Наверно, тут начиналось луговое болотце - на снежной равнине ощетинился голыми ветвями
ольшаник, в рыхлом снегу под ногами мягко бугрились кочки. Рыбак упал в самом начале кустарника,
свалил со спины овцу. Пожалуй, надо было бежать дальше, но у него уже не оставалось сил. Сзади
вовсю шла перестрелка, и он понял, что их задержал Сотников. Сначала это обрадовало Рыбака: значит,
оторвался, теперь в кустарнике можно запутать свой след и уйти. Но прежде надо было оглядеться. С
карабином в руке он привстал на коленях и увидел вдали Сотникова, который слабо шевелился под
самым пригорком. Однако отсюда сквозь серый сумрак ночи невозможно было понять, куда он двигался
или, может, вовсе стоял на одном месте. После трех-четырех выстрелов с пригорка один грохнул ближе -
в нем Рыбак отчетливо узнал выстрел Сотникова. Но все-таки какой смысл в их положении начинать
перестрелку с полицией, этого Рыбак не знал. Наверно, надо было как можно скорее уходить - кустарник
на их пути позволил бы оторваться от преследователей. Но Сотников будто не понимал этого, похоже,
залег и даже перестал шевелиться. Если бы не его выстрелы, можно было бы подумать, что он убит.
А может, он ранен?
От этой мысли Рыбаку стало не по себе, но чем-либо помочь Сотникову он не мог. Полицаи сверху, с
пригорка, наверное, отлично видят одинокого на снегу человека, и, хотя пока не бегут к нему - они,
безусловно, расстреляют его из винтовок. Если же Рыбак бросится на помощь, убьют обоих - в этом он
был уверен. Так случилось во время финской, когда проклятые кукушки набивали по четыре-пять
человек за минуту, и все тем же самым примитивным способом: к первому подстреленному бросался на
119
выручку сосед по цепи и тут же ложился рядом; потом к ним полз следующий. И каждый из этих
следующих понимал, что его ждет там, но и не мог удержаться, видя, как погибает товарищ.
Значит, пока есть возможность, надо уходить: Сотникова уже не спасешь. Решив так, Рыбак скоренько
забросил за спину карабин, решительным усилием взвалил на плечи овцу и, спотыкаясь о кочки,
припустился краем болота.
Наверно, он далеко уже ушел с того места и снова выбился из сил. Выстрелы сзади стихли, и он,
прислушиваясь к тишине, с неясным облегчением думал, что, по-видимому, там все уже кончено. Но
спустя минуту или две выстрелы раздались снова. Бабахнуло три раза, одна пуля с затухающим визгом
прошла над болотом. Значит, Сотников еще жил. И именно эти неожиданные выстрелы отозвались в
Рыбаке новой тревогой. Они сдерживали его бег и будоражили его обостренные опасностью чувства.
Овца все тяжелела, порой ее мягкий, податливый груз казался чужим и нелепым, и он механически
тащил ее, думая совсем о другом.
Через минуту впереди показался неглубокий овражек-промоина, возможно - берег замерзшей
речушки. Наверно, следовало перейти на другую сторону, но только Рыбак сунулся туда, как,
поскользнувшись, выпустил ношу и на спине сполз по снегу до низа. Выругавшись, вскочил, разгребая
руками снег, выбрался наверх и вдруг отчетливо понял, что уходить нельзя. Как можно столько силы
тратить на эту проклятую овцу, если там оставался товарищ? Конечно, Сотников был еще жив и
напоминал о себе выстрелами. По существу, он прикрывал Рыбака, тем спасая его от гибели, но ему
самому было очень плохо. Ему уже не выбраться. А Рыбаку так просто было уйти - вряд ли его теперь
догонят.
Но что он скажет в лесу?
Вся неприглядность его прежнего намерения стала столь очевидной, что Рыбак тихо выругался и в
смятении опустился на край овражка. Вдали, за кустарником, грохнул еще один выстрел, и больше
выстрелов с пригорка уже не было. «Может, там что изменилось», - подумал Рыбак. Наступила какая-то
тягучая пауза, в течение которой у него окончательно созрело новое решение, и он вскочил.
Стараясь не рассуждать больше, он быстрым шагом двинулся по своему следу назад.
6
Сотников не имел намерения начинать перестрелку - он просто упал на склоне, в голове закружилось,
все вокруг поплыло, и он испугался, что уже не поднимется.
Отсюда ему хорошо было видно, как Рыбак внизу изо всех сил мчался к кустарнику, руки его по-
прежнему были заняты ношей, и Сотников не позвал его, не крикнул, потому как знал: спасаться уже
поздно. Задыхаясь от усталости, он неподвижно лежал в снегу, пока не услышал сзади голоса и не
понял, что его скоро схватят. Тогда он вытащил из снега винтовку и, чтобы на минуту отодвинуть от себя
то самое страшное, что должно было произойти, выстрелил в сумерки. Пусть знают, что так просто он им
не дастся.
Наверно, его выстрел подействовал: они там, в поле, вроде бы остановились. И он подумал, что надо
воспользоваться случаем и все же попытаться уйти. Хотя он и знал, что шансы его слишком ничтожны,
он все же совладал со своей слабостью, напрягся и, опершись на винтовку, встал. В это время они
появились неожиданно близко от него - три неподвижных силуэта на сером горбу пригорка. Наверно
заметив его, крайний справа что-то вскрикнул, и Сотников, почти не целясь, выстрелил второй раз. Было
видно, как они там шарахнулись от его пули, присели или пригнулись в ожидании новых выстрелов. Он
же, загребая бурками снег, шатко и неуверенно побежал вниз, каждую секунду рискуя снова
распластаться на заснеженном склоне. Рыбак уже был далеко, под самым кустарником, и Сотников
подумал: может, уйдет? Он и сам из последних сил старался подальше отбежать от этого пригорка, но не
сделал и сотни шагов, как сзади почти залпом ударили выстрелы.
Несколько шагов он еще бежал, уже чувствуя, что упадет, - в правом бедре вдруг запекло, липкая
горячая мокрядь поползла по колену в бурок. Еще через несколько шагов почти перестал чувствовать
ногу, которая быстро тяжелела и с трудом подчинялась ему. Через минуту он рухнул на снег. Сильной
боли, однако, не чувствовал, было только нестерпимо жарко в груди и очень жгло выше колена. В
