в клетку:
– Держите, голуби слабозадые.
Волга усмехнулся.
– Тебе медведями командовать.
– Да ну их. – Квадрат вытер ладони о карманы. – Смешные, словно дети.
«Цирк» работал вторую неделю, после молниеносного наступления, неожиданного для янки и бармалеев. Организованного сопротивления они оказать не успели, драпали, побросав скотину и уродливых жен. Но те, кто в загоне, сражались. Стойко. Не веря в милосердие белого человека. Клип про кувалду, прорвавшийся в сетях, и орочье оформление нефтеперегонного завода, что рядом с «цитаделью», сделали свое гнилое дело. Но такое количество пленных искренне поразило Комбата. Отряд не армия – своих бы прокормить. Настойчивое предложение поделить трофей с группировкой осталось без внимания. До некоторых пор. Однажды Родина прислала трех прекрасных упырей, форма с иголочки, пронзительный взгляд из балаклавы, вежливый отработанный слог, когда невинная цепочка слов складывается в тугой информативный и неожиданный для жертвы диалог. А старший, Петрович, цинично хохмил. Хор распался. «Маски» работали бойко. Конвейер. Аду заводили в комнату, после нешумной продолжительной беседы раздавалось: уводи! И реже, стеклянным треском – НАШ! Наш, блядь… Этих сбивали в кучу – и под замок. «Массовку» пожирал «Мухабарат» 24, угрюмые бородатые здоровяки в канолевой черной форме.
Когда Волга закрыл последнего, Петрович весело обратился к немигающим озлобленным взглядам, что точили его через решетку.
– В правовом государстве живем, – говорил он, натягивая слова на смыслы. – Культура, законность, плюрализм.
– Будто блюете, товарищ, – раздалось из клетки.
Волга хмыкнул. Петрович развеселился:
– Волга, ты не веришь в победу света над заветами тьмы?
– Замысловато.
– Работа такая – замазывать розовый в коричневый. Очевидное превращаю в подозрительное. Веришь? – даже не помню, кто я.
– Петрович, – подсказал Волга.
– Все мы немного Петрович, – согласился офицер.
– Тьфу!
– Не ругайся, Волга.
– Лучше на фронт отпустите, – пробурчал Волга. – А этих заберите.
– Где теперь фронт, Волжанчик? – удивился Петрович. – Каждому по наблюдателю ООН и поцелую в жопу. Даже не соображаю, в какой последовательности. А мне сорок.
– В произвольной, – посоветовал Волга. А Петрович призадумался и наконец спросил:
– Скажи, родной, вы нафига сюда их притащили?
Казалось, глаза его побелели, мутные оконные стекла, и бог знает кто наблюдал за Волгой из-за них.
– Так много никто валить не решился. Смотрели друг на дружку. – Волга горько сплюнул. – Забирайте их, а?
Петрович артистично захохотал.
– Это как Родина решит.
– Ро-ди-на. – Волга растянул слово презрительно-нежно, будто не определившись, как сносится быт с патриотизмом.
– Не бзди, мерсенарий 25, скоро их в окопе увидишь.
– В смысле?
– Всегда пугал вопрос о смыслах, коллега. – Петрович поправил «стечкин». – Все о нем говорят, но никто не пытается задумываться, не интересна глубина, грани не режутся. Скука смертная. Вялый стояк в тухлое мясо. – Офицер приподнял маску, закурил. Разметал ладонью густые клубы дыма. – Все просто, братец. Их отпиздят, убедят в критической ошибке и заставят вступить под правильные знамена. С подъемными и пансионом. Они постреляют и разбегутся.
– Блядство какое! – огорчился Волга.
– Надо было яростней бомбить, – поглумился Петрович. – Метко стрелять.
– Я что – гестапо? – закипел Волга.
– Никто не гестапо. Поэтому так и живем. Все папу-маму любят, детишек обожают, хотят ночами спать. – Вдруг Петрович задал вопрос, будто вразрез: – Как так с кувалдой получилось?
Волга проглотил комок.
– Козопасов ломать мужества не надо, – сухо ответил он.
– Но, не поверишь, помогло. Видео зашло, как говорится, на ура. Сулейман людей снял с хребта. Увел за факелы. На предъявы заявил: приходите – поясню. Уж если Сулейман… Сразу бы вырезали заразу, включая кошек и собак, – войны бы не было.
– Херня! Бараны разбегутся, а волки злее будут.
– Зато немного и недолго, – примирительно ответил Петрович. Потом офицер достал конфету, неспешно перебирая пальцами, развернул. – Будешь?
– Да. – Волга взял новую конфету и удивился. – «Пчелка»? «Рошен»?
Петрович хитро прищурился.
– Героям слава? – спросил Волга.
– Да ну, куда там! – ответил Петрович, разворачивая новую конфету. И похвалил: – Внимательный.
Затем после небольшой паузы Петрович протянул руку.
– Бывай, старичок.
Из клетки крикнули с усмешкой:
– Штык, а штык! Дай закурить.
Петрович продолжал сжимать кисть Волги, прозрачный взгляд искрил, пронизывая Волгу. Он не выдержал, опустил глаза.
– Штык, зайды! Человеку плохо, блыад! – В камере заржали.
Петрович отпустил хватку.
– Херню несу, – сказал вдруг он хитро, – но ты поговори.
– Зачем? – удивился Волга.
– Поговори. Знакомство с древней самобытной культурой. Ты знал, что они математику изобрели? – Заметив глупое зависание Волги, офицер расхохотался. – Нет, не эти. Арабы.
– Тьфу, – чертыхнулся Волга.
– И спирт.
– Вообще жесть, никогда бы не подумал.
– Вот-вот. А потом спроси, знают ли они про это. Ну, давай. И, – он погрозил пальцем, – аккуратнее! Бывай.
Петрович гладко вышел.
– Штык, дай курыть, бля! Человэку плохо.
Волга двинул прикладом по решетке. Железо гулко отозвалось.
– А кому здесь легко?
* * *
Череда допросов, встречно, порознь, быстрые, резкие истеричные вопли и неспешные «качели». Гости с Родины знали свое дело. Конвой сбился с ног. Стадо делилось по камерам, по национальностям, по полевым командирам. Потом все это херилось на корню. Грохот бидона с баландой, заунывный шепот в темных тараканьих углах. А ноги вслед за отупевшей головой мечтали снова мерить километры гор – дальше и дальше от тошниловки. В перебранку очередей, под свист танковых движков.
Однажды Петрович показал на коренастого духа:
– Земляк твой.
– Да ну, – не поверил Волга.
– Из Казани.
– Да ну, – повторил Волга, как попугай.
– Мутный тип.
Волга тайком взглянул на духа. Крепкий, в нем угадывалась хозяйская порода, без устойчивого крестьянского флера его соседей. Голова, когда-то бритая налысо, пошла порослью, обходящей многочисленные борозды шрамов. Рыжая борода. Лицо почти русское, если бы не легкая раскосость. Плечо замотано грязной, побуревшей арафаткой. Начальный цвет не рассмотреть.
– Командир?
– Нет, – возразил Петрович. – Никто не подтвердил. Но держится особнячком. Идейный. По пуговицам вижу – образованный. Наш бабай, аж гордость берет. Холеный радикал с высшим образованием. Наверняка носил поджопник и шеврон про «сиськи и оружие». У тебя был, Волга?
– И «горка», – добавил Волга.
– Что? – запнулся Петрович, но мгновенно догнав, согласился: – И «горка».
…Ночь. Потная. Душная. Бормочущая. За стеной бьется в агонии движок, вот-вот зачахнет – чего не происходит, похоже, с прошлого века. Умели – делали. Скрип, скрип, скрип. Это не ботинок – правое колено. Волга морщится на каждый шаг. Глухая стена – разворот. Скрип, скрип, скрип. Лампочка под жестяным абажуром горит неровно, вторя тактам дизеля. Скрип, скрип, скрип. Остановился, прогнулся в спине.
– Достало…
Поправил автомат, чтобы не гнуло позвоночник.
– Русский, – позвали настолько чисто, что Волга невольно вздрогнул. Фильм ужасов. Он повернулся всем телом, ствол как бы случайно посмотрел в проем загона.
– Что за…
– Спокойно, – посоветовали из-за решетки. Тусклый свет выхватил кулак, обхватывающий прут ограждения.
– Чего тебе? – Волга едва заметно посмотрел влево-вправо. Стены. Клетки. Протяженный коридор. Конечно, никого. Автомат опустился. Пленник вплотную приблизился к решетке, под светом, будто в проявителе, всплыло запомнившееся лицо: скуластый обод, рыжая борода, взгляд с оценивающим прищуром.
– Человек умер.
– Ну и?
Волга покатал между извилинами мысли, пока они собирались в кучу, в упор разглядывал «земляка».
– Удавили, что ли? – задал он бессмысленный вопрос, скорее чтобы выиграть время.
– Не гони, русский.
– Слышь, баклан, я сейчас к вам тридцать товарищей пущу, посмотрим, кто гонит.
«Земляк» пропустил угрозу с усмешкой.
– Не пустишь, – и просмаковал каждую букву, – б-а-к-л-а-н. Тебе на совесть теперь чека дышит. Через карман ксива красная горит. Не перепутаешь ни с кем. Объяснили же, дубак – законность, гуманизм и выслуга лет. Они тут жопу рвать будут, чтобы их ПАПУ в гаагский суд не замели.
– Какой, нахрен, суд? – Волга поискал глазами помятое ведро. Не спеша перевернул его и сел, прислонившись к стене. Автомат зажал между колен. «Земляк» махнул рукой.
– Часовому запрещается спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, – напомнил он.
– Служил?
Дух засмеялся глухо, будто всматриваясь куда-то глубоко в себя.
– Служил. – «Земляк» обернулся в камеру, что-то коротко скомандовал. Шуршание прекратилось. – Ведь всегда кто-то смотрит, русский. Мои смотрят, твои смотрят, петух твой с горячим сердцем смотрит. ОН смотрит. – Дух показал пальцем в потолок. – Движ этот никогда не прекратится. Только споткнулся – и уже без головы. Но это больше твой случай.
– Поясни.
– Что тут пояснять? Ты наемник, русский – тварь хуже проститутки…
– Оба-на! – Волга хлопнул себя по колену. – Неожиданно.
– Завалишь моих братьев, выведут тебя за угол и шлепнут.
– Так уж и шлепнут.
– Всех вас сольют, Волга…
Вдруг ожила рация:
– Двести двенадцать – два один один, где доклад?
Волга, не спуская глаз с загона, ответил:
– На связи. Нормально. Дохляк
