в саду. Она схватилась уже за ручки, надавила рычаг.
— Палаша, — неожиданно мягко остановила барыня, голос её дрогнул. — Погоди. Ступай кликни мне Клавдию Степановну.
— Слушаюсь. — И только косой хлестнула.
Явилась старая ключница, сложила руки коробочкой поверх передника, встревоженно поискала взглядом — не худо ли барыне:
— Чего изволишь, матушка?
Княгиня Солоухина смотрела на портрет дочери. «Те же глаза. Тот же лоб». Сердце таяло от нежной боли.
— Помнишь ли ты того господина в Париже?
Слова «того господина» были произнесены таким внушительным тоном, что ключница сразу кивнула:
— Как же забыть. Экий красавец. Лучше Потёмкина, уж если меня спросить.
Тонкие сизые губы старухи ухмыльнулись:
— Ха. Потёмкин… Его красоту всегда преувеличивали. Из уважения к государыне. Вот Гриша Орлов, вот то красавец был писаный. Ни о чём в жизни не жалею, только о том, что с Гришей не спала. Я бы с охотой, да вот не довелось. Красавец… Таких больше не было.
— Он был краше и Орлова, — заметила ключница.
Голова старухи дёрнулась:
— Много понимаешь.
— Ты спросила, матушка. Я и ответила. Такого, как тот мосье, я и близко не видала. А всё ж соглашусь: Григорий Орлов, может, взял бы второй приз.
Но шутливая болтовня об удах былых времён, всегда развлекавшая барыню, вдруг возымела противоположный эффект. Лицо старухи омрачилось, голова затряслась:
— Ох, нагрешила я, Клавдия. Думала: Париж, страсти, один раз живём, полюблюсь с таким красавцем, так и помереть не жаль. Дура проклятая. Если б знала, чем заплатить придётся… Всё потомство исковеркать…
Руки задвигались, голова дёргалась сильнее.
— Не говори тоже глупостей, матушка, — испуганно перебила ключница, озираясь. — Не говори… Не дай бог услышит кто.
Схватилась за ручки кресла, напряглась всем тощим старым телом. Точно не знала, что делать с тугим узлом страха внутри. Чтобы сделать хоть что-то. Дёрнулась. Не смогла и сдвинуть. Крикнула — чтоб только выпустить испуг:
— Палашка! Где тя черти носят?
— Аюшки, — донеслось басом безмятежное. — Бегу.
Алина взвесила совет, который ей дала Солоухина, и пришла к выводу, что старая греховодница, скорее всего, не ошибалась. Молодость княгини Солоухиной пришлась на позапрошлое царствование, когда развратом удивить было трудно, и всё же княгиня сумела войти в легенду. Но ни разу, ни разу петербургский свет не отворачивался от неё, она не стала в обществе парией, ни один скандал не стал для страстной красавицы роковым. Алина решила последовать её совету. Недолго подумала, послала горничную в Смоленск и велела в лавке мод на Болонной купить лиловое платье:
— С длинными рукавами, с высоким воротником.
Когда платье прибыло, надела, застёгиваясь на ходу к зеркалу. Оправила. Оценила и выдохнула восторженно:
— Боже. Какое уродство.
Платье сидело пузырём, а его цвет годился только на обивку гроба.
Алина скроила постную мину, потупилась, сложила руки перед собой коробочкой, медовым голоском пропела в зеркало:
— Дорогая княгиня, я преклоняюсь перед вашими неустанными трудами в помощь бедным и сиротам. Благотворительный базар? Ах, я почту за честь быть приглашённой к участию в нём…
Вот эту роль ей придётся сыграть.
— Убуа-а-а, — изобразила приступ рвоты.
Надела старую шляпку, одолженную у горничной (которая не посмела отказать), и сбежала к экипажу, который ждал её у парадного подъезда. Лакей придерживал под уздцы английского рысака.
— Госпожа Несвицкая, — выдвинулся Норов из-за крыла коляски, приподнял шляпу.
— Простите, мне некогда.
— Господи, оказывается, изуродовать можно даже вас. Куда вы в таком виде? На маскарад?
Алина не удостоила его ответом. Норов преградил ей путь:
— Решили прикинуться овечкой и опять подлизаться к смоленским святошам? Неглупо.
— Не ваше дело.
— Нет, конечно. Я просто разочарован. Как быстро вы сдались. Надо же. Готовы пресмыкаться и лобызать руки гнусным старухам. А я думал, вы умны.
Алина уже поставила ногу на ступеньку коляски. Но последнее замечание задело её. Она покосилась на прохожих на другой стороне бульвара, на лакея, который всем видом показал, что глух, нем и вообще не одушевлён. Отпустил уздцы и исчез.
— Не пытайтесь меня уколоть.
— Нет, что вы. — В тоне Норова была странная искренность. — Охота скучать — скучайте. Дело ваше.
Он придвинулся так близко, что она видела поры на его бледном носу. Гадливо отстранилась. Он схватил её за руку.
— Я просто враг ложного целеполагания. Ваш настоящий обидчик — не местные клуши, а господин Бурмин. Не буду скрывать: у меня к нему тоже счёт.
— Пустите, — возмутилась Алина. — Вы мне…
Он больно сдавил её пальцы.
— Вы умны, я умён. Так давайте охотиться на него вместе? — прижался всем телом.
Алина с омерзением ощутила, что под панталонами, между ног, господин Норов твёрд, как кальвинист в вере. Её передёрнуло. Алина оттолкнула его, шмыгнула в коляску, втянув подол, торопливо подняла вожжи.
— Вы и я? У меня с вами не может быть никаких дел.
— Поразмыслите, пока валяетесь в пыли перед смоленскими ханжами. Но не увлекайтесь этой ролью. Месть ведь как мороженое. Сладкая, холодная — как бы не
