Просияла блаженной улыбкой, на которую Егошин ответил недовольной миной. И понеслась навстречу дочери. Накинула фату на её красное опухшее лицо.
Только когда коляска молодых отъехала от церкви, госпожа Вельде опустила напряжённые плечи. Перекрестила коляску вдогонку.
Торопливо подтянула ридикюль, весь изодранный внутри, но всё ещё приличный снаружи.
— Ну вот. Пошло дело помаленьку. Первая пристроена.
И мелкими деловыми шажками побежала к ограде, за которой дожидалась её карета-дом, верный Михайла и две другие дочери — пока ещё не пристроенные.
Елена же сидела в коляске подле своего — теперь уже — мужа ни жива ни мертва.
Рыдала она в церкви вовсе не потому, что свадьба расстраивалась. А потому, что боялась, что мать сумеет всё в последнюю минуту как-то починить. И ведь сумела же. Теперь Елена не плакала.
— Что вы сидите, как истукан? — оборотился к жене Егошин. — Такой счастливый день.
Елена попробовала натянуть улыбку.
— Куда мы едем?
— Как куда? Домой. В наш с вами дом, дорогая.
Коляска въехала в город. При виде тротуаров, мостовых, лавок, церквей, прохожего народа Елене стало легче. Город был буднично-привычен, и это успокаивало.
«Не все ж идут по страсти, — размышляла она. — Большинство как раз нет. Идут по расчёту. Потому что все идут. И я как все. Не лучше и не хуже». Это тоже успокаивало.
— Вижу, вы приободрились, — удовлетворённо похлопал её по руке Егошин. — Очень мило.
Она улыбнулась ему. Коляска остановилась у богатого дома. «Пожалуй, даже лучше многих», — подумала Елена. Ей стало легко. Подала мужу руку.
Квартира поразила её размерами и роскошью. А главное, тем, что теперь это была её квартира. Её и мужа, который топтался следом. Но второе слагаемое она легко откинула. Муж рисовался ей докучным, но не вредным прибавлением к новой, удобной и, несомненно, роскошной жизни. А что муж захочет исполнения супружеских обязанностей… Ну так она потерпит. Лиза сказала, в биологическом отношении это недолго. Десять минут. Пятнадцать самое большее. Потерпит! Как терпела на балах жмущие туфли. Зато теперь туфель у неё будет — сколько она пожелает. Самых модных. По мерке. И полностью её.
Елена трогала спинки кресел. Гладила тяжёлые шторы. Даже пол ступнями — не шла, а тоже как бы ласкала.
Рука её вела по морде грифона на модной жёсткой кушетке. И поймала шнурок. Шнурок висел на шее у грифона. Елена разжала ладонь: шнурок был продет сквозь маленькую белую бумажку. На ней стояло…
Елена изумлённо обернулась к господину Егошину:
— В каком смысле — в уплату долга?
Он недовольно подошёл, стряхнул с её ладони этикетку, будто насекомое:
— В каком может ещё быть? Человек делает долг, который не может уплатить. За это описывают его имущество. А потом продают.
Она взяла лампу. На ней тоже была бирка.
— Вы наделали долгов? — ужаснулась Елена. Радужный пузырь её мечты, казалось, отделился от неё и поплыл по комнате. Вот-вот наткнётся на угол, на подсвечник, на отросток какого-нибудь грифона. И лопнет.
— Я никогда не делаю долгов. Берёшь в долг чужие деньги, а отдаёшь — свои. Я не отдаю того, что моё.
Муж забрал у неё из рук лампу. Стукнул обратно на стол.
Елена теперь видела эти бирки везде. Не могла не видеть. Они были повсюду. На шторах, на картинах, на зеркалах. На каждой вещи.
— Я не понимаю… Эти вещи — не ваши?
Егошин плюхнулся в кресло, крякнувшее под ним. Закинул ноги на стол:
— Всё это моё. Теперь.
Послышался шум в передней. Голос лакея. Возмущённый протест. Шаги побежали. Дверь растворилась. Лицо господина в оливкового цвета фраке пылало.
«Красиво, — тупо отметила Елена. — Приглушенный зелёный с ярко-красным».
— Где моя собака? — заорал он, брызгая слюной.
Егошин сложил руки крестом на груди:
— У графа Ивина.
— Как?!
— Я ему её продал. — Егошин медленно поднялся.
— Я отдал вам собаку как залог, а вы её… — Но удар в челюсть не дал ему договорить.
Елена ахнула. Господин в оливковом фраке отлетел прямо в объятия дюжему лакею и был тут же утащен прочь. Егошин встряхнул ушибленной рукой:
— Что за вздорный народ. Помогаешь им. И вот благодарность.
Елена так и стояла столбом:
— Боже мой… Вы… Вы ростовщик. Вы… Вы… низкий человек… плут и аферист.
Пощёчина отбросила её на пол. Елена всхлипнула. Слёзы покатились будто сами. Егошин прыгнул следом. Отвесил вторую оплеуху:
— А вы жена ростовщика… — Пощёчина. — Афериста. — Ещё одна. Возбуждение похоти на его лице испугало Елену больше, чем побои. — Ростовщика, — схватил он её за лодыжки. — Учитесь получать от этого удовольствие… дорогая.
Перевернул на живот, задрал платье, другой раздвигая панталоны.
Попугай переступал своими крупными чешуйчатыми лапами. Наклонял голову, помаргивая чёрными бусинками-глазками. И лакей Яков тоже наклонял. Лицо его было совсем рядом с прутьями. Попугай вправо. И Яков вправо. На губах у него играла ласковая улыбка. В глазах тоже — но не ласковая.
На полу стояли совок и щётка.
— Скажи: огня. Огня… скажи: огня, — увещевал лакей.
