хулиганка, тырили все, что плохо лежало… Уже позже, в области, его взяли на разбое с особо тяжкими, и отправился Умей в мордовскую колонию на восемь лет… Сидел непокорным, от звонка до звонка, но больше не попадался – стал умным, осторожным и хитрым, как снежный барс.
Развился как криминальный авторитет в области быстро, к двадцати пяти подмял под себя разрозненные банды из татов, казахов и китайцев. Коррумпировал местные власти и присел на госзаказы. Тащил газовую трубу, сам же ее и производил, а вот до самого газа дотянуться не мог. Оказались люди поумнее и опытнее, что его самолюбие отвергало, призывая пробиваться на первое место.
Они встретились в шашлычной за городом. Место было убогое, устроено для дальнобойщиков, и Умей от соседства с водилами и дизельной вони радости не испытывал.
Протасов пришел не один, привел с собой подростка.
– А этот зачем? – недовольным голосом спросил Умей, перекатывая между пальцами нефритовые четки и хлопая маленькими глазками. – У нас все по вокзалу ровно… – резюмировал Умей. – Или…
– Ровно, – подтвердил Протасов.
– Чего хочешь?
– Дело тут такое странное. Ты на пацана не гляди и не бойся. Он слегка убогий и почти не говорит.
– Ха-ха-ха! – театрально заржал Умей. – Да, парень ты смелый!
Протасов кивнул и тоже хохотнул:
– Мальчишка этот – из твоего родного аула!
– Э-э-э, земляк, однако…
– Хочет он там пасеку медовую восстановить…
– Где я – а где пасека? – удивился авторитет.
– Родной аул! – настаивал Протасов.
– Ты меня, Олежа, на сентимент не разводи! – ответил Умей и позвал хозяина кафе. Подбежал маленький согбенный таджик и как нашкодивший пес застыл в поклоне. – Знаешь меня? – Таджик в ответ пропищал что-то нечленораздельное. – Так вот, мальчишку накорми! И не кошатиной, а сейчас тебе мой охранник мясо принесет из машины, овощи хорошие… Мальчик родом из моего аула! Родственник.
– Понял, понял! – кланялся хозяин. – Все в лучшем виде сделаем…
– На хер мне пасека? – поинтересовался Умей. – Я поклялся туда не возвращаться! Проклятое место. Тем более место твоего имени.
– Тебе же и аул, и весь район принадлежит. Без твоего слова никто даже разрешения не выпишет!
– Это правда, – заулыбался Умей. – Научился ты, Олежа, азиатской дипломатии! Лизнул туда, куда надо!
– Не первый десяток лет живу! Только не лизнул, а наждачкой провел.
– Плохо, что русский ты. Был бы хоть иранец, что ли… Русский сейчас не катит… Русский – говно!.. А где пчел возьмете?
– Найдем, – пообещал Протасов.
– Так нет их: твои русский братки ракетами побросали, а в них что-то непригодное для пчел оказалось. Один из технологических революционеров, правда, пообещал популяцию восстановить с помощью искусственного интеллекта. Так обещать – одно, а сделать…
– Будут у нас пчелы, – уперся Протасов. Его лысая, вся во вмятинах круглая голова покраснела на солнце. – Если пасеку восстановим – это поболее будет, чем женьшень твой!
– И откуда знаешь, что у меня корешки?
– Вселенная доложила!
– Дерзкий ты, Олежа! – Умей разглядывал, как ест Абаз, и вспоминал себя, каким был лет двадцать назад. Всегда жрать хотел, думал только о еде. – А все потому, что по войнам нашлялся! Война человека хитрым и злым делает. И дерзким… Кока-колы принеси! – крикнул охраннику.
– У тебя тоже войны здесь предостаточно было. Ты тоже злой и дерзкий… Я золото нашел там, где и никто не подозревал. Даже бельгийские геологи обосрались.
– Нравишься ты мне, Протасов, за прямоту. Когданибудь из-за нее погибнешь.
– Давай не сегодня. – Протасов достал из кармана платок и вытер обритую, помятую, всю в шрамах голову. – Поможешь?
– Найдете пчел: мне восемьдесят процентов – вам двадцать.
– Пятьдесят на пятьдесят.
– Борзеешь, капитан Советской армии!.. А на кого вокзал оставишь? Ты им уже лет восемь управляешь?
– Девять… Жена лучше меня все знает.
– Да, – согласился Умей. – Ольга женщина серьезная. Я помню, как она рассчитывалась со мной за вокзал самородками. Взять золотишка мог просто так, ты знаешь, и – камнем по затылку. Но что-то в ней было такое… – Умей коротко отправился в прошлое, отчего лицо его сделалось почти человеческим.
– Это моя жена, – напомнил Протасов.
– Эх, Олежа… Живи со своей русской женой, радуйся. Мне с русской не по понятиям. Не простят. Да и девять лет назад это было… Я к молоденьким привык!
– Так что, договорились?
– Тебе верю, – согласился Умей и, звучно рыгнув газами от кока-колы, утер рот. – Мне бы эти газы – да в мою трубу к казахам. Я и из другого места могу газануть! – и заржал так громко, что хозяин-таджик, старенький, со слабыми сфинктерами в теле, пару капель из крана выпустил. – Езжайте, дам вам подорожную! Все будет чики-пики! Но смотри, Олежа, Умея еще никто не кидал! – Встал из-за стола, потрепал Абаза по волосам, затем больно ущипнул за мочку уха. Молодой человек чуть было не подавился маринованным чесноком и произнес что-то грубое, нечленораздельное.
– Ты тоже дерзкий! – констатировал авторитет. – Мне нравится. Может, и срастется что-то. – Хотя в пчел он вообще не верил.
И поехали Протасов с Абазом в аул. Олег – на своем Коньке, а Абаз подле – на старом ослике Урюке. Как, спрашивается, они понимали друг друга и общались? Абаз подвывал нечленораздельно, а Протасов в том же роде отвечал.
– Иэфоуи?
– Иименоууу…
Если перевести с ангельского на человеческий, то Абаз спрашивал Протасова, как звать его коня.
– Горбунок.
– Старый конь.
– Так и твой осел в последнем своем пути.
Вечерело. Пели свои прощальные на сегодня песни птицы, и Абаз подпевал – чисто и красиво.
– Хочешь, полетим? – спросил Протасов Абаза. – А то месяц ехать.
Абаз ничуть не удивился такому предложению:
– А твой конь еще может?
Протасов улыбнулся, показав свою настоящую улыбку, будто радостный трехлетний ребенок – счастливый, еще не живший внешним миром.
– Может, он еще и твоего осла научит.
Горбунок и Урюк потерлись губами об уши друг друга, затем разбежались, кто как мог – да и полетели в ночное небо. И еще долго из-под луны степи слушали звонкий смех Абаза, и осел от ужаса кричал «Иа!».
5.
Абрам Моисеевич Фельдман, накрепко обхвативший еловый ствол, продолжал дискуссию с голодными до крови шляхтичами.
– Измерим солнце в евреях! – возвестил глава охоты. – Один луч – один еврей!
– Так у вас скоро вечная ночь наступит! – предупредил Фельдман. – Евреев гораздо меньше, чем солнечных лучей!
– «Дух пущи» важней, чем солнце! – возвестил подпитый Анджей, но тотчас получил
