сорокадвухлетний майор из военкомата, она, даже не посоветовавшись с мамой, отказала. Дома проговорилась через год.
— А что, он совсем никудышный? — спросила Валентина Ивановна.
— Да нет. Нормальный. Как многие, — безразлично ответила дочь.
— Не поторопилась с отказом? — осторожно полюбопытствовала мать. — Офицер все же, детей надо воспитывать, самой без мужа жить с двадцати лет… Надо было подумать хорошенько.
— Вот я и подумала. Отец детям он относительный, муж для меня — нелюбимый. Остается — офицер. Через три года он уже пенсионер, офицер, но запасной. Вот и весь расклад.
— Тебе, доченька, видней, — тяжело вздохнула Валентина Ивановна. — Я ведь тоже рано осталась без мужа, знаю, как это плохо. Да, я сильно любила твоего папу, и сейчас часто вспоминаю, только не каждый понимает, как тяжело приходить в пустой дом и знать, что никогда сюда уже не войдет дорогой тебе человек. И так изо дня в день. Выть от тоски хочется, а нельзя: ребенок все видит, все понимает. Клянешь себя долгими ночами, что не все делала для него, что излишне невнимательной была к его интересам. Многое всплывает, есть за что себя упрекнуть, но поздно. Нет его, чтобы попросить прощения, и никогда уже не будет.
Дочь обняла мать, крепко прижалась щекой к ее щеке, горькие их слезы слились в один вдовий ручеек.
— Ох, уж эта бабья доля! — виновато улыбнулась Валентина Ивановна, размазывая слезы по щекам.
— Мы маемся, но хоть живем, — глядя в пустой и темный угол, сказала Лиза, — а их нет. Молодых, здоровых, веселых, шумных нет, и никогда уже не будет. Вот это горе!
— Не будет, — чуть слышно отозвалась Валентина Ивановна.
— Каждая вещь напоминает о них, а это страшнее всяких ссор. Вот чем плох брак по любви. Любимого забыть невозможно, он постоянно с тобой, в твоей душе, в твоей совести. Хотел бы сделать что-то не то, ан нет! Совесть тут как тут, смотрит на тебя с укором.
10 ноября 1982 года умер Леонид Ильич Брежнев. Был пасмурный день. Отпраздновали 7 ноября как-то вяло, без грома и оваций. Пронесся слух, что Брежнев очень болен, но не верилось, что так уж сильно он болен, чтобы придавать этому значение. Кто-то, может быть, и задумался о его судьбе, о его значении и роли в государстве. Прошел войну в окопах Малой Земли, не был трусом; любили ли его, или только уважали солдаты и офицеры, трудно сказать. Политотдельцы как-то в стороне были от масс, они вроде бы и в массах живут, вроде бы знают подноготную народа, но как-то однобоко. Знают беды людские, но оставляют люд один на один с этими бедами? Как-то не вяжется со смыслом. А вот что касается мировых революций, то они тут доки, каких свет мало видал. Брежнев, молва идет, прост был в обращении с низшим сословием, а кто к нему обращался из малоземельцев за помощью, если обращение доходило до него, всегда помогал.
Перед обедом в отдел кадров зашел майор Крутиков, он все еще надеется заполучить руку Лизы, присел на стул, закинул ногу на ногу, долго смотрел на затылок склонившейся над бумагами Лизы.
— Что, Елизавета Анатольевна, ждать нам теперь? Какие потрясения ожидают страну? — спросил майор, не дождавшись, когда Лиза обратит на него внимание.
— А какие могут быть потрясения? — в свою очередь поинтересовалась Лиза. — Страна верным курсом идет к коммунизму.
— Скажу вам как военный, на проторенной дороге чаще всего ставят враги мины. А врагов у нас не убывает, а прибывает.
— Значит, мы сильные и успешные, а это не всем нравится.
— Да, сильные и успешные, — после минутного молчания повторил Крутиков. — Такие сильные и успешные, что даже не верится. Афган с крестьянами в опорках на босу ногу, с дедовскими кремневыми ружьями не можем покорить за три года. Представьте теперь, если бы мы связались с НАТО? Не связываемся только потому, что страшно.
— Почему тогда НАТО не нападает на нас, если мы такие слабые, а они сильные?
— Они для этого достаточно умные.
— Какие же умные, если не видят выгоды?
— Вся беда их в том, что они понастроили небоскребов, это ж сколько мусора после них убирать.
— Ядерная война? Я правильно поняла?
— В недогадливости вас не упрекнешь.
— Спасибо за комплемент, Андрей Андреевич. А что вы думаете о ближайшем будущем нашей страны? Рассвет нам ждать или закат?
— И то, и другое не исключаю. Мы на макушке шара, с одной стороны рассвет, с другой — закат. Наше положение неустойчивое, это из физики, вот куда свалимся, там и будем.
— Не хитрите, Андрей Андреевич, — погрозила Лиза пальцем, оторвавшись на миг от бумаг. — Говорите начистоту, чтобы мне не обмануться. Не то брякну где-нибудь несуразицу.
— Если хотите, мой совет: нигде, никогда, никому, ничего не брякайте. Спокойней жизнь будет. Удивляйтесь, хихикайте, глазки закатывайте, ничего и никого, кроме погоды и американцев, не ругайте.
— Вы мне прямо жизнь премудрого пескаря предлагаете.
— Из-за любви к вам. Другому даю право выбирать свой путь самому. А вас мне жаль.
— Нет причин, Андрей Андреевич, для жалости. У меня все хорошо. Есть мама, дети, крыша над головой, есть голова. Все есть.
— Счастливый вы человек, Елизавета Анатольевна! Ну, что ж, Бог вам в помощь. И все же, надумаете, скажите, буду рад хоть чем-то помочь.
— Спасибо, Андрей Андреевич! — крикнула Лиза в спину уходящего Крутикова.
У подъезда своего дома Лиза встретила Валентину Ивановну с детьми. Коля и Кира возвращались после занятий в школе, а Толика и Василису Прекрасную бабушка вывела на улицу погулять, пока погода позволяет, заодно и в гастроном забежала, хлеба и молока прикупила. Молоко и хлеб — самый ходовой продукт в доме. Кира и Коля, а с ними и Толик с Васютой, пьют кружка за кружкой молоко в прикуску с хлебом. Хлеб любой идет за милую душу, а батон с изюмом — лакомство!
— Мама, надо детей приучать к мясу, — как-то посоветовала Лиза Валентине Ивановне. — Мясо надо для роста и развития мозга.
— Самое правильное, есть то, что хочется, — убедительно заявила Валентина Ивановна. — Организм человека — сложная штука, умная к тому же, и не станет просить то, что ему не надо. Пусть едят хлеб, пьют молоко, а придет время, будут есть мясо.
На кухне, уже после ужина, за чаем завели разговор о Брежневе, заодно вспомнили Сталина, Хрущева, погадали, кто будет следующий, не сошлись во мнении, но не огорчились, и решили: хуже не будет, хуже некуда. Но, как оказалось потом, они очень ошиблись — бывает и
