закушен, вроде бы успешная, а она только усмехнулась: «Наше поколение – это лошади под седло». Если бы не ты, мой дорогой, пришлось бы мне сидеть в трюме жизни, ничего, кроме дошиков. – И угадав непонимание, уточнила: – На лапше «Доширак».
– Ладно, милая. Будем держаться вместе. Я вот удивляюсь, как ты, с таким глубоким пониманием жизни, и вообще… Как ты умудрилась замуж не выйти?
– О чём сейчас говорить? Сперва тебя ждала, а потом… Так жизнь сложилась, ныне вообще эпидемия одиночества. – Засмеялась. – Хотя ещё не вечер. Вдруг зигзаг удачи подвернётся. К тому же кто знает, что всех нас ждёт впереди?.. Ну что, ещё по бокальчику и на боковую?
На следующий день Синицын в спринтерском темпе объехал на такси знакомые административные адреса, куда предстояло вернуться через день-два за ответами, на бегу перехватил тощий обедик в попавшемся на пути «Му-му» – самообслуживание, быстро! – и часам к четырём заселился в «Тверскую», где его ждал забронированный номер. Слегка отлежавшись после бурного столичного старта, по привычке принялся за обзвон московских знакомых, – тех, с кем интересно пообщаться не по делу, не по бизнесу, а для души, для тех самых «кухонных» разговоров. Ему всегда хотелось знать, чем «дышат» в Москве, дуют ли ветерки перемен в столице. Мастодонтам провластной телепропаганды – или уже вымирающим динозаврам? – он не доверял. Смотрел только для того, чтобы сравнивать. Именно через различие пассажей этих болтологов иногда и просачиваются истинные намерения власти.
Добычину не звонил, понимая его дурную думскую занятость; когда Сева сможет, сам разыщет школьного друга. Впрочем, не только он – все столичные приятели пребывали в дикой, запредельной спешке, и дружеские встречи стали редкими. Периодически наезжая в Москву, Синицын по телефонному обзвону оценивал ускоряющийся раз от разу ритм столичной жизни. Сперва не врубался, с чем связана такая жуткая гонка, атмосфера в бизнесе вроде не располагает к бурной деятельности. Потом дошло: причины те же, что и дома, – монбланы бюрократических препон, бесконечные новшества, которые изобретают возбуждённые предстоящим транзитом власти чинуши, изображая активность, а заодно подлавливая и выдаивая на частых переменах не слишком бдительных бизнесменов. В столице число мздоимцев на душу населения – ого! Кажный день за вымя трогают, только успевай вокруг оглядываться.
Последним позвонил Виктору Донцову, с которым сошёлся на «саммите» в Питере, в небольшом василеостровском отельчике.
– Власыч, это Синицын, привет.
– Знаю, знаю, что Синицын, ты у меня на особом телефонном счету, – весело ответил Донцов. – Откуда звонишь? Где ты?
– В Москве.
– В Москве? – завопил Власыч. – Потрясающе! В Москве! Жора, завтра в час дня у нас крестины, ты должен быть обязательно.
Церковь Иоанна Предтечи, на задах Белого дома.
– Какие крестины? Чьи?
– Ах, ты же не знаешь! У меня первенец родился, Ярик, Ярослав. Завтра его крестим. Тебя просить буду в крестные отцы. Машину прислать не могу, она Веру с Яриком повезёт. Но найдёшь легко, это же в центре. Потом к нам домой, отметим слегка. Жора, я мечтать не смел, что у Ярика такой крестный будет.
Синицын обрадовался неожиданному приключению. Вдобавок ему хотелось поболтать с Власычем – мужик прямой, откровенный. Как живётся ему почти год спустя? Перезванивались, да ведь телефоном не выскажешь, что происходит в столичных сферах.
К церкви Иоанна Предтечи он приехал раньше срока. Сперва помолился на образа, высказал Ему свои потайные желания, которые всегда были связаны с российским благополучием. Потом вышел на небольшую паперть – там стояла пригорбленная возрастом старушенция, похоже, из московских интеллигентных старожилов, чистенькая бедность выдавала в ней либо бывшую училку, либо давно ушедшего на покой медработника. Она молча, в просительной позе ждала подаяния. «Как она оказалась на социальном дне?» – подумал Синицын и протянул сотенную. Старушенция удивлённо запричитала, обещая ему Царство Божие. Как бы желая отблагодарить рассказом, заговорила:
– Уж что, добрый человек, здесь в девяносто третьем творилось, и вспоминать страшно.
– В девяносто третьем? – переспросил Синицын и сразу понял, о чём речь.
– А как же! Война вокруг Белого дома. Уж как палили, сколько народу погубили! Людского горя по горло. – Она вытерла углом головного платка слезу, показала на Дом правительства. – Оттуда, снизу все бежали, на обрыв карабкались, тут же обрыв был. А здесь их солдатики и ждали. Кто в церкви попрятался, те спаслись, сутки в трапезной отсиживались.
– Неужто во всех подряд палили?
– Нет, мил человек, такого не было. Хватали всех, это да, солдатики-то цепью стояли, плечом к плечу. А пальба, она там, внизу, шла. А кто в церковную ограду нырнул, – калитку-то братия нарочно приоткрыла, – те, говорю, отсиделись. Их и покормили. А солдатики, они церковь не тормошили.
Синицын глянул за церковную ограду, где уже заневестилась сирень, и вдруг понял, что волею судеб прикоснулся к грозным событиям девяносто третьего года, когда ельцинские танки с моста расстреливали парламент, что приводило в ужас провинциалов, которые наблюдали этот кошмар в прямом эфире американского телевидения. «Да-а, это был не детский утренник!» – в привычной для себя манере подумал Синицын. Вот эти места, вот здесь шла бойня.
Старушенция вдруг спохватилась, словно забыла что-то очень для неё важное:
– А на углу, во-он там, там же телефонная подстанция. Объект! За неё целый бой шёл. Милиция на улице, охраняшки молоденькие разбежались, чего с них взять? Они и сейчас: где горячо, там их нет. А в охране подстанции был один-одинёшенек милиционер, старый служака. Его, видать, по возрасту на охране держали, по улице бегать уже не мог. Он-то и встал стеной: не пущу! А на входе решётка железная, на него оружие наставляют, да-а, автоматы. Я здесь живу, всё видела, так и стоит перед глазами. А он замок не отпирает – и всё! Не открыл! Не взяли они подстанцию, а там и солдатики подошли. Вот что один человек с Божьей помощью может! Будет ему на небесах воздаяние.
Но тут подкатил «мерседес», из которого выскочил Донцов, облобызал Георгия и бросился помогать жене с грудничком. Вера Синицыну очень понравилась: настоящий русский бабец, красивая, статная, добролицая. Он церемонно представился и, поддавшись общему настроению, тоже начал суетиться. На такси прибыли ещё мужчина и полногрудая женщина, которая заполошно закричала: «А тёща, тёща где?»
– Катерина Сергеевна дома, стол накрывает, – успокоил Власыч и кинулся в храм, где уже начинались приготовления к Таинству.
К Донцову Георгий ехал в одном такси с полногрудой тёткой, которая представилась Ниной, и её мужем Дмитрием. Нина много верещала, как счастлива за Веру, потом сказала:
– Значит, мы с вами, Георгий, крестные мать и отец. Будем теперь за раба Божия Ярослава перед
