подумала о Джордже Уитмене, лежащем в темноте соседней комнаты. Возникло искушение заглянуть туда и познакомиться с ним. Я внимательно прислушалась к звукам из-за приоткрытой двери, но было тихо. Зайти я так и не посмела.
Теперь я стараюсь не отставать от Виктора, который решительно движется по узким мощеным улицам, заполненным туристами. Сегодня он опять надел твидовый берет, и мне начинает казаться, что развязанные шнурки – это его стиль. Еще я узнала, что ему двадцать четыре года, хотя выглядит он моложе.
Мы попросили Чарли, приезжавшего вчера на велосипеде бородатого рыжеволосого книготорговца, предупредить нас, если вдруг какая-нибудь пожилая женщина будет спрашивать обо мне или ждать возле магазина.
Когда мы пересекали площадь Сен-Мишель, Виктор взял меня за руку. Мне бы, конечно, лучше ее убрать, но мне нравится, как он тянет меня за собой. К тому же вся толпа движется в противоположном направлении, и если я вдруг зазеваюсь, то рискую потерять Виктора из виду. Мы выходим на пересечение улиц Сен-Андре де Ар и Бюси.
Я узнаю один ларек: здесь я впервые попробовала блинчик сюзетт с тетей Вивьен и научилась грассировать звук «р»!
«MeRci, Monsieur, meRci, Monsieur, meRci, Monsieur» [39], – заставляла повторять меня тетя до тех пор, пока я не достигла должного результата. На самом деле у блинов был вкус апельсина и ликера, который мне совершенно не понравился, но мое разочарование натолкнуло тетю на кое-какую мысль. Чтобы развить мой вкус, мы совершили экскурсию по городу и попробовали все знаменитые французские десерты в самых известных парижских заведениях. За один только день я отведала пирожные «макарон», «мадлен», «сент-оноре», «канеле де Бордо», «Париж-Брест», «пти-шу», пирог лимонный, королевский, «тарт татен», «религиозные» сладости и эклеры… Результатом этих чревоугодий стала сильная боль в желудке и чувство удовлетворения у моей тети: я выразила желание стать кондитером.
Она подарила мне огромную, размером с Библию, книгу рецептов на французском языке, чтобы всякий раз во время ее приездов мы готовили что-нибудь вместе. Мы месили бы тесто, пекли, украшали и дегустировали классику французской кухни, и к совершеннолетию я бы полностью освоила азы профессии. И если раньше я представляла себя героиней фильма про Белоснежку, в белом колпаке, с волшебной палочкой, готовящей идеальные десерты при помощи оленей и птиц, то тогда я обнаружила, насколько на самом деле сложно кулинарное искусство. Но вместе с тем я также осознала, насколько оно мне нравится.
«Это будет похоже на пир Бабетты!» [40] – щебетала тетя. Но все мои мечты рухнули в июне 1994 года, когда родители запретили мне поступать в школу гостиничного бизнеса. Неужели я действительно хочу прожить такую жизнь? Просыпаться на рассвете, возиться с постоянными причудами клиентов и при этом зарабатывать гроши? Носить одежду 52-го размера?
Конечно нет. Поэтому мне остается восхищаться кулинарным искусством лишь со стороны.
Мы пересекаем бульвар Сен-Жермен, выходим на улицу Дю-Фур и поворачиваем налево.
Рю Принцесс – узкая улица с красивыми домами и бутиками за яркими витринами. Сердце бьется в ритме крещендо. Мне кажется, что Вивьен сейчас выйдет из дома в соломенной шляпе не по размеру и с плетеной корзиной в руках, из которой торчит багет, а внутри немного сыра, ветчины, винограда и бутылка розового вина. В точности как двадцать четыре года назад, когда она повезла нас на пикник в Венсенский лес, потому что у нее был период авторского кино и она только что посмотрела «Загородную прогулку» Ренуара.
– Вилла? – спрашивает Виктор, читая фамилии на домофонах.
– Звони!
Виктор нажимает на звонок. Ничего не происходит.
– Попробуй еще раз, – прошу я.
Я отступаю на несколько шагов, чтобы посмотреть на окна. Квартира находится на верхнем этаже, в помещении для горничной.
В тетиной квартире тесно, как в лодке, поэтому мы с родителями, когда приезжали в гости, всегда ночевали в гостинице. Окна закрыты, но стекла кажутся чистыми, а с балюстрады все еще свисает красная герань.
Из домофона не доносится ни звука. Виктор предлагает немного прогуляться и попробовать зайти позже. Пока можно выпить кофе в «Кафе де Флор» [41], как это делали Аполлинер, Симона де Бовуар, Пикассо и Жак Превер.
Я следую за ним вприпрыжку через квартал Сен-Жермен. Улицы заполнены туристами и семьями. День душный, почти летний. Вывеска «Кафе де Флор» выделяется среди утопающих в зелени висячих ваз с цветами. На веранде расставлены круглые столы с красными и белыми соломенными стульями; внутри же все оформлено по стандартам парижских кафе: мягкие красные диваны, столы из красного дерева и настенные лампы в стиле ретро; посетители – в основном туристы, парочки на первом свидании, мужчины и женщины, сидящие над раскрытыми газетами, и романтики, пишущие что-то в блокноте.
Я представляю себе Генри Миллера и Анаис Нин, сидящих за одним из этих столиков, и вспоминаю вчерашние разговоры об их теории свободы: они всегда были верны себе, ничего не планировали, писали о том, что чувствовали, при этом рискуя потерять все, что имели. «Если ты сделаешь так, как велит внутренний голос, и ошибешься, – сказала Юлия, – то, по крайней мере, будешь знать, кого винить».
Я выбираю небольшой столик у стены, но Виктор хватает меня за руку прежде, чем я успеваю сесть.
– Это стоит бешеных денег! С ума сошла? Закажем кофе навынос.
Официант в галстуке-бабочке с надменным видом подает нам кофе в одноразовых стаканчиках. Он даже не желает нам bon courage…
Мы следуем по улице Бонапарт в сторону Сены, когда я вдруг замираю посреди тротуара: перед нами магазин пирожных «макарон», куда водила меня тетя. Его витрина напоминает гостиную Марии-Антуанетты: пирамидки сладостей пастельных тонов возвышаются на стеклянных подставках среди расписанных вручную коробок. Если бы тип моей фигуры не был яблоком или грушей и я бы не решила сесть на диету по биотипам, до сих пор не зная точно, в чем она состоит, я бы зашла туда и перепробовала все на свете.
– Что такое? – Виктор смотрит на меня с недоумением.
– Не хочешь «макарон»?
Он пожимает плечами, будто ему все равно. Тем лучше. Я собираюсь с духом и прохожу мимо. И вообще, я сама умею готовить эти пирожные… Но все же, насколько мои отличаются от оригинала? Мне ни разу в жизни не довелось это проверить. А сейчас они прямо передо мной и…
– Ладно, давай. – Виктор тянет меня за руку. – Зайдем, как богачи, и оставим здесь все деньги.
У него такое вдохновенное лицо, как будто он собирается совершить какое-то великое дело.
– Ну пошли же, – настаивает он. – Я вижу, что тебе это важно.
– Мне важно?..
Мои щеки краснеют, будто кто-то накрыл их горячей тканью, но Виктор уже тянет меня внутрь, и я даже не успеваю упомянуть о диете.
– Это научный эксперимент, – шепчу, просто чтобы внести ясность. – Я много лет учусь готовить «макарон», поэтому мне нужно провести техническую экспертизу.
Запах сладостей пьянит меня. Я смотрю на идеальные пирожные за стеклом… Ваниль, карамель, шоколад, дыня, фисташки, лакрица, бергамот… Если вдруг начнется война, заприте меня в кондитерской.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спрашивает нас девушка за стойкой.
– Нам по два каждого вкуса, – говорит Виктор, не советуясь со мной. Он поворачивается ко мне: – А потом съедим их на мосту Искусств.
– Тогда вам нужна коробка «престиж», – сообщает нам продавщица. Она показывает нам большую расписную упаковку и начинает складывать туда пирожные.
Двадцать четыре «макарона» обойдутся нам как ужин в ресторане. И мы собираемся попробовать их все! Я чувствую, как мои щеки снова начинают гореть. Все! Я втягиваю живот и выпрямляю спину. Единственный способ заставить замолчать голос моей матери – пообещать себе, что это навсегда останется тайной. Оплатив, я доверяю элегантный пакет Виктору. Принять наш позор на себя придется ему.
– Мы совершили творческий акт! – восклицает он, когда мы выходим на улицу. – Такие как мы ставят под сомнение само существование и превращают жизнь в произведение искусства.
Я не понимаю, что он имеет в виду и почему он вообще сказал «такие как мы». Как бы мне этого ни хотелось, но мою жизнь сложно назвать произведением искусства,
