монохромные, абсурдные. Все внутри обрывается, есть только звуки, расходящиеся, как круги на воде: отголосок удара, скрежет и визг тормозов, звонок красного трамвая, который едет в пропасть, клаксон велосипеда, гудок поезда, рык парохода.
Мне нужно много спать, чтобы пережить этот скверный период, но в этих снах меня всегда куда-то несет. Сейчас, когда я уволилась, минут стало больше, и я буду спать дольше. Хочу ли я этого? Хочу ли я умереть? Хочу ли я жить?
Я хочу всё это отменить, хочу, чтобы этого не было. Как нет никакого леса, до которого мне не доехать, даже если он и существует здесь, за городом, такой лес.
Я лежу на полу и кричу в себя, ору под воображаемой сосной до сорванных связок, внутри меня черная, вязкая хвойная смола горя и нелепые пустоты.
А моя жизнь – мешок, полный левых ботинок.
Слава открывает ей дверь, ветер врывается с лестничной клетки в квартиру, и, прежде чем она переступает порог, он молча уходит в кухню, даже не оглянувшись. Тепло квартиры немедленно заключает ее в объятия. Вместо него.
– Дай мне много денег… – говорит она, проходя вперед.
– Сколько?
– Ну… много! Чтоб хватило на новое платье, и на починку сапог, и на поесть, и на интернет тоже. В общежитии… я живу в общежитии сейчас, там нет интернета, но есть коллективный пункт неподалеку.
Он неспешно возвращается, хлопает по карманам куртки, одиноко висящей возле зеркала, достает кошелек и протягивает ей.
– Не спросишь даже, когда я отдам? Может, послезавтра, а может, нет. Может, потом.
Она вынимает содержимое кошелька, считает, не глядя ему в глаза.
Слава идет в кухню, широко распахивает балконную дверь, возится под тюлем в поисках подходящего спичечного коробка, выходит на балкон, чиркает спичкой, долго прикуривает сигарету. Она смотрит, как он стоит – к ней спиной, лицом к ледяной улице, где идет снег, большими мягкими хлопьями, похожими на куски гигроскопической ваты. Ему, наверное, холодно стоять так: в одном свитере и тонких домашних брюках. Она смотрит и смотрит на него, снег падает и падает, и, когда он возвращается в кухню, на полу остаются грязные следы.
– Ты совсем не бережешь себя, Слава. Выходишь раздетым на мороз. Я пойду. Я сегодня гуляла по городу, сейчас все черно-белое, и очень хорошо угадывается через эту призму, какие разные люди и какого цвета их души. Это моя такая странность с детства, очень увлекательная. Ты замечал? – есть люди из ваты, дерева, льда, огня, мрамора, камня, бумаги, шелка, фланели… Серебряные, золотые, оранжевые, красные, зеленые, полосатые… В это время года всё больше серые, правда.
– И каким тебе кажусь я, интересно?
– Ты какого-то беззащитного цвета. Особенно сейчас. Цвета сегодняшнего неба. Я пойду.
– Ты деньги забыла на столе. Возьми. У тебя все хорошо?
Слава подает ей купюры, она с минуту держит их деревянной ладонью, потом кладет на тумбочку перед зеркалом.
– Мне не надо так много. Мне совсем не надо. У меня есть деньги. Я тебя проверяла: что ты мне скажешь? А ты ничего не сказал… Значит, ты меня любишь?.. Спасибо… Я не знаю, все ли у меня хорошо. Я ищу точку опоры.
Она закрывает за собой дверь, стоит какое-то время на месте и уходит, зная, что он будет высматривать ее спину сквозь летящую хлопьями вату.
Они учились в одном классе.
Делили одну парту. Один пенал. Один бутерброд. Одну палатку в походах.
У них было общее детство. Общие кассеты. Общие дискеты. Общие авторитеты. Общие нагоняи за выкуренные сигареты.
Только она не делилась. Не могла раздвоиться. Стать общей.
Ее открыл Слава. Пока Женя учился в другой стране и больше не было нужды ничего делить, Слава ее обнаружил. Нашел. Отыскал. Может быть, даже создал. Поселил в сердце. Потом в съемной квартире. На пятом этаже в центре города.
А потом вернулся Женя.
И она вышла за него замуж.
Нет, папочка, не видно пока кто. Разве это так важно? Главное, чтобы у вашей жены было все в порядке с анализом на патологии… Сердцебиение отличное… Смотрите сюда – это головка плода, вот одна ручка, вот вторая… Вы можете подойти поближе, что вы как неродной. Действительно, он вам будто машет. Нет, папочка, я сказала «он» не потому, что убеждена, что это мальчик, а потому что «плод» – мужского рода. Привет, малыш! Тебе должно быть уютно там внутри, мамочка об этом позаботится, правда, мамочка? И папа ей в этом поможет. Отклонений в роду не было? Хромосомные патологии? Генетические? Задержки развития? Снова машет вам, проснулся, наверное, недавно. Конечно, не думайте, что это просто головастик, у него уже сформировались пальчики. Скоро на них появятся ноготки… Можете вытираться. Желаю вам легкой беременности. А вы, папочка, не морочьте голову по поводу пола ни себе, ни ей, здоровый ребенок – вот о чем нужно думать в первую очередь.
– Мне приснился дурной сон, – говорит Мечик.
Я целую его в плечо, провожу пальцем по легкой щетине на лице, разглядываю профиль и обугленный розовый кончик носа (о, эти зимние рыбалки!).
– Ты шла по улице, а я все никак не мог догнать тебя… А потом ты спрыгнула с моста прямо в кабину проезжающего грузовика. И уеха…
– Ты – ненормальный фантазер! – Я смеюсь и не даю договорить, закрыв его рот поцелуем. Я чувствую себя счастливой. Я чувствую себя живой.
– Мне было страшно, как наяву, – жалуется Мечик.
Солнце мученически пытается пробраться в окно комнаты сквозь густой тюль, обещая новый морозный день.
– Но это же просто сон, сон… Сейчас я проведу профилактику твоих страхов. – Я ложусь на него сверху. – Чмок – лобик, чмок – носик, чмок… – Мне щекотно… – Чмок – губки… – Эй, прекрати… – Бедный, сонный растерянный мальчик… – А ты – бесстыдница… – А ты – маленький сонный потеряшка… в грузовике… – В грузовике уехала ты, тебе смешно? – Нет, уже страшно… – Ах страшно…
Я смеюсь, Мечик рывком переворачивает меня на спину, все еще находясь под влиянием сна, точно с похмелья, я вижу пульсирующую вену у него на шее, отпечаток подушки на щеке, взъерошенные волосы.
– Тише-тише…
– Не сегодня.
– Перестань, не сопротивляйся, ты сама начала, бунтарка…
– Мечик!..
– …бунтарка и провокатор – в одном лице.
Его глаза растворяются, скрываются за большой черной тучей, – никак не сфокусировать взгляд, губы отрываются от моих губ и скользят ниже и ниже, Мечик говорит: сопротивление бесполезно, только не говори, что у тебя эти… дни.
Я сдаюсь. Ладно. Хорошо. Пусть.
– Скажи, что ты меня любишь… – Мечик приподнимается на дрожащих кулаках, и я вижу каждую крапинку в радужках его глаз.
Для Иды, когда она станет осознаннее, нужно будет купить кровать с высокими спинками. Чтобы она не видела, чем родители занимаются.
– Ты и так знаешь…
– И все-таки…
– Я не стану прыгать с моста. Никуда не уеду от тебя ни на каком грузовике.
Контрольное взвешивание показало, что вы худеете, а надо поправляться. Надо, понимаете, сбалансированно и высококалорийно питаться. В декабре и без того стресс у организма, запас летних витаминов подошел к концу, а нехватка солнца тоже не добавляет. Ничего хорошего, я имею в виду. Минус шестьсот граммов за неделю… Как это не критично, это очень критично, вы не понимаете. Я вынуждена буду положить вас в больницу, прокапать, нельзя ходить с таким токсикозом и худеть, понимаете… Посоветуйтесь с мужем. Пересмотрите рацион. Думайте о хорошем, положительные эмоции, скоро Новый год, все эти приготовления, праздничный стол, может быть, вам захочется чего-нибудь особенного, хорошенько подумайте. Если вас тошнит при одной мысли – тогда в больницу. Симптомы снимут, изжогу снимут, водно-солевой баланс восстановят, будете как огурчик. Свежий огурчик, не маринованный. Странно, кстати, что существует стереотип по поводу огурцов, мол,
