сын.
Теперь она обивала пороги учреждений вместе с Харбансом.
— Вот взгляните, пожалуйста, это его письмо, — умоляла она в Главном управлении. — Я жила только на деньги, которые он присылал! Никаких других доходов у меня не было! — И по щекам ее катились слезы.
Однажды они с Харбансом побывали у нескольких влиятельных лиц. После долгих уговоров те согласились поставить свои подписи на ее прошении. Теперь Рамми сама ходила по всем учреждениям, встречалась с членами парламента, часами просиживала в очередях на прием к разным чиновникам.
В своих странствиях по городу Рамми никогда не расставалась со старенькой сумкой, в которой были сложены письма и квитанции переводов от сына, копии прошений, документы о предоставлении благотворительным обществом материальной помощи ее дочери Самире. По совету Харбанса она часами сидела у дверей особняка, где жил чиновник, от которого зависело решение ее вопроса, и по нескольку раз на день с озабоченным видом проходила по улице, где располагалось Главное управление ВМС.
Видя, как вокруг этого дела в очередной раз поднимается газетная шумиха, Рамми чувствовала прилив новых сил, и ей начинало казаться, что не такая уж она и несчастная, как ее расписывают репортеры. Да будь она раньше чуточку посмелей, не пришлось бы ей теперь так страдать.
Когда однажды Шьямлал заглянул домой, то с удивлением обнаружил на двери замок. Подождав немного, он ушел. В случае необходимости Рамми сама приходила к нему на фабрику — сообщить что-то новое или просто посоветоваться, хотя отлично знала, что у Шьямлала нет собственного я: он живет, покорно следуя чужим словам и советам.
Ежедневно, устав от бесконечных хождений по различным учреждениям, Рамми первым делом шла к Таре. Здесь она отводила душу с крошкой Мунни, а когда возвращался с работы Харбанс, подробно рассказывала ему обо всем, что произошло за день. С тех пор как младшая дочь перебралась в общежитие, Рамми не тянуло домой.
Тара чувствовала, что одной ей справиться с хозяйством трудно. Доходы у них сейчас были вполне приличные, и они могли свободно нанять прислугу. Тара уже собиралась поговорить на эту тему с мужем, но Харбанс завел об этом речь первым. Предложение мужа пришлось ей по душе.
— Переезжала бы ты к нам, ма, — как-то необычно ласково заговорила Тара, обращаясь к матери, когда они остались вдвоем. — Живи у нас. Там ты ведь совсем одна осталась. Так ведь и помешаться недолго…
— Тяжко мне, дочка, ох как тяжко! — вздохнув, откликнулась мать. Ее тронула забота дочери.
— Ты сама посуди, ма, — продолжала Тара, — был бы рядом отец или Самира, тогда б другое дело. А так день и ночь все одна. Нехорошо как-то. И мне нет покоя с того самого дня, как Самира перебралась в общежитие.
— А что скажут люди? — спросила мать озабоченно.
— И ты о том же, ма! — удивленно воскликнула Тара. — Нам о своих заботах думать надо, а не о том, что люди скажут. Зачем же тебе одной мыкать горе? Словом, нечего раздумывать: живи у нас. С отцом я сама поговорю…
— У Харбанса сначала б спросить надо, — пыталась сопротивляться мать. — Все-таки не к сыну…
— А он разве не сын тебе? И спрашивать его не о чем! Как скажу — так и будет. — И она отправилась готовить для матери угощение.
Харбанс на следующий же день сходил к хозяину дома, где жила Рамми, погасил задолженность за последние четыре месяца и к вечеру, увязав пожитки, перевез тещу к себе. Железный сундук, где хранилась одежда, он поставил в прихожей, а кровать — на веранде.
Все произошло так стремительно, что Рамми не успела даже опомниться. В ее жизни началась новая полоса. Теперь колыбельку Мунни на ночь ставили рядом с ее кроватью. Постепенно малышку целиком передали на ее попечение. Девочка так привыкла к ней, что не хотела идти на руки ни к кому, кроме бабушки. Мунни находилась у нее на руках с раннего утра и до глубокой ночи. Рамми была счастлива.
Вскоре после переезда тещи Харбанс купил машину. Вечером Тара наряжала дочку, и всей семьей они ехали в парк. Под вечер в парке собирались няньки со всей округи. Дети играли на лужайке, а няньки на досуге обменивались последними новостями. Мунни ползала по траве, издавая радостные возгласы, а бабушка беседовала со своими сверстницами.
По нескольку раз за ночь Мунни просыпалась и хныкала. Это означало, что девочка мокрая и надо вставать, чтобы сменить белье. И только убедившись, что девочка спит, Рамми ложилась снова.
Когда, случалось, Рамми подолгу не засыпала, в голову начинали приходить невеселые мысли, а при одном взгляде на мешки с пожитками сердце сжималось от боли… Что ж это она натворила?! Будто всю ее семью, упаковав в мешки, небрежно кинули на антресоли, а ведь они отчаянно боролись за существование. Каждый из членов семьи забрал с собою лишь самое необходимое, и теперь в мешках на антресолях оставалось только то, что оказалось никому не нужным.
Шьямлал взял свои постельные принадлежности, одежду, обувь, очки, кое-что из посуды: тарелку, чайную ложку, стакан для воды — и все рецепты, которые когда-либо получал от врачей.
Самира взяла с собою один-единственный сундучок, где лежали иголки, две гребенки, пудреница, новые сандалии, несколько книжек и старых тетрадей. Переезжая к зятю, Рамми рассовала в мешки лишь то, что осталось. Ее личное имущество было сложено в железный сундук, который стоял теперь в прихожей. В мешках же, брошенных на антресоли, хранилось то, что было их общим достоянием, на что каждый из них имел равные права. И поэтому при одном лишь взгляде на антресоли, забитые мешками, она чувствовала в сердце острую боль. Была семья, а теперь вот остались никому не нужные вещицы, которые рассовали по мешкам и бросили на антресоли. Постепенно все это придет в негодность: одежда пропахнет плесенью, истлеет и станет расползаться. Деревянные вещи рассохнутся, потрескаются и будут разваливаться от легкого прикосновения. И в один прекрасный день все это вместе с мешками придется выбрасывать на помойку.
Глядя в черный потолок веранды, Рамми предавалась воспоминаниям. Изредка мелькала мысль о Самире… Потом о муже… Как-то они там? Что это за неведомая сила, которая раскидала всех по городу? Были вместе — оказались порознь. Она поддерживает связь с каждым из них: и с мужем, и с дочерью, а они друг с другом почти не видятся.
Потом перед ней возникает море. Посреди моря — остров, а у самой воды, размахивая руками, мечется одинокая фигурка. Вздрогнув, она просыпается вся
