в холодном поту. За стеной ей чудятся чьи-то шаги. Потом она явственно слышит, как кто-то негромко напевает… Вот он на цыпочках проходит в кухню… Знакомый звук — открывает коробку с сахаром…
— Через сколько лет, говоришь, возвращаются потерпевшие крушение, доченька? — Кого ж это она спрашивает? Ведь Самиры здесь нет. Она в общежитии — спит на веранде или в комнате. А Шьямлал коротает ночь, свернувшись калачиком где-нибудь под навесом или в каморке, а может, всю ночь, не смыкая глаз, сидит на посту у фабричных ворот.
И она прижимает к груди спящую рядом малышку. Подушка становится мокрой от слез.
Утром, когда она принимается торопливо надевать сари, чтобы, как обычно, идти к особняку чиновника, Тара недовольно говорит:
— Ты куда это, ма? Что изменится, если ты будешь ходить туда?
Рамми застывает на месте, изумленно глядя на дочь.
— Тебе удалось что-нибудь выяснить, сынок? — тихо спрашивает она Харбанса, когда, приняв утренний душ, он появляется на пороге ванной.
— Да-а, конечно, — неуверенно тянет Харбанс. — Дело движется, только вот задержки на каждом шагу… Видишь ли, ма, флотские совсем не заинтересованы в нем. Невыгодно им это. Даже и слушать не хотят…
— Ты ж говорил, что дойдешь до самого министра, — осторожно напоминает Рамми. — Говорил еще, что у тебя есть знакомый… член парламента. Будто он устроит тебе встречу. Если ты не хочешь, я сама пойду.
— Встреча ничего не даст, — досадливо морщится зять. — Наше дело закончено. Остались только некоторые формальности. А чтобы провернуть все это побыстрее, я сам схожу к кому надо… Вам не о чем беспокоиться… Спокойно сидите дома и ждите. — Зять, выдержав паузу и сделав строгое лицо, продолжает: — Зачем вам-то тревожиться? Я уж сам как-нибудь с ними управлюсь. Это такая волокита — хуже всякой болезни. А деньги они нам выложат непременно, это я вам обещаю.
С этого дня Рамми оставалась дома. Вместе с обязанностями няньки Тара постепенно переложила на нее все заботы по кухне.
— У тебя так вкусно получается, ма! — как-то польстила ей Тара. — Недаром муженек мой говорит: «С тех пор, как начала готовить мама, я досыта наедаться стал».
— Ты с самого детства не любила на кухне возиться, — со вздохом проговорила мать и, помолчав, добавила: — Вот Самира часами, бывало, торчала у плиты.
— Что-то она уж давненько не показывалась у нас, — подхватила Тара. — Два воскресенья подряд не была… Подождем еще недельку, а там и сами наведаемся к ней.
— А может, сегодня сходим? Вот поест Харбанс — и пойдем.
— Сегодня тебе никак нельзя уходить, ма! — раздраженно заговорила дочь. — Видишь, сколько белья набралось! И все постирать надо. А там гляди — уж и вечер. Половина стирки — все пеленки да распашонки Мунни. Ты совсем избаловала ее, ма!.. — рассуждала Тара, не сводя с матери глаз: она наблюдала, какое впечатление произведут ее слова. Видя, что мать приняла их как должное, она успокоилась и, сняв сари, бросила его в кучу грязного белья.
О Бирене дочь и зять упоминали все реже. Рамми замечала это, и невеселые мысли приходили ей в голову. Охладели все к ее делу. Харбанс уже не носится, как прежде, по учреждениям. Она сидит дома, а дочь с мужем целые вечера где-то пропадают и всякий раз, уходя, просят ее не беспокоиться об ужине. Но ведь ей-то тоже есть хочется, и с ребенком на руках она отправляется разжигать тандур [12]. Да разве будешь себе готовить ужин? Испечет две лепешки да гороху на десять пайс положит — вот и весь ее ужин.
С тех пор как Тара опять забеременела, она совсем ни за что не берется. А попробуй сделать замечание — сразу в крик. И матери поневоле приходится везти на себе весь дом, да еще и Мунни нянчить.
Слыша, как Харбанс приглашает свояченицу, Тара недовольно морщилась.
— Для тебя же приглашаю, — внушал ей муж. — Пригласи я другую медсестру — за визит платить надо. Рупий пять, а то и десять.
Но Тара была непреклонна. Видя, что сестра хмурится при одном лишь ее появлении, Самира почти совсем перестала бывать у них, а если изредка заходила, то лишь затем, чтобы повидаться с матерью.
Иногда Самиру навещал отец. Правда, у нее он не задерживался: справившись о делах и о здоровье, тут же уходил. Иногда тайком совал ей в руку несколько рупий. Случалось, они усаживались на лужайке перед общежитием, и он подробно рассказывал ей о своих радостях и огорчениях: жаловался на зрение, на боли в пояснице. Самира приносила ему десяток таблеток или флакон микстуры.
Полученные медикаменты Шьямлал бережно складывал на единственной полке, что была в его каморке, и принимал только, когда начинались боли в суставах или пояснице. Он утешал себя тем, что Самира получила специальность. Изредка — обычно раз в месяц — Шьямлал наведывался к Таре. Когда хозяев не было дома, он до вечера отдыхал на кровати жены. Всегда подробно расспрашивал жену и дочь о деле Бирена: не слышно ли чего нового.
— Да что тут нового? — отвечала Рамми со вздохом. — Вот уж два месяца никаких вестей. У Харбанса времени все не хватает. Самой тоже не до этого: Тару нельзя оставить одну.
— И до каких же пор это продолжаться будет?
— Если б я знала…
— Перебиралась бы ты ко мне, да у меня, как на грех, не все в порядке.
— Что такое?
— Недели не проходит, чтоб на фабрике не случилось кражи, — угрюмо отвечал Шьямлал. — Всю ночь торчишь у ворот, ни на минуту глаз не сомкнешь, а воровство продолжается. И куда исчезает товар, ума не приложу! Не иначе новенькие воруют!
— Скажи хозяину…
— Сказать, конечно, надо бы, — неохотно соглашался Шьямлал. — Да ведь я-то один, а их много… Сегодня я сообщу, а завтра они мне отомстят!
— Так ты с умом все делай, — сказала Рамми, и у нее внезапно возникло такое ощущение, что она разговаривает с совершенно чужим человеком: заботы Шьямлала уже не тревожили ее, как прежде. В их отношениях появилось холодное отчуждение. Ее не интересовало больше, что у него болит, есть ли у него теплая одежда, как он питается, с кем проводит время…
— Все пошло прахом, мать Бирена, — словно отвечая на ее мысли, произнес Шьямлал, вставая с кровати.
— На то воля всевышнего!
— Да, конечно… Ты права.
Рамми подала ему спящую Мунни. Шьямлал осторожно принял внучку и, на минуту прижав к груди, ласково коснулся щекой личика девочки. Помолчали.
— Ну ладно, я, пожалуй, пойду, — поднялся Шьямлал. — А Тара где? Привет ей передай.
— Спит она, — кивнув головой
