уж присмотри за нею, ма, — сказала Тара и прошла в спальню следом за мужем.
Широко открытыми глазами мать в темноте смотрела на черные антресоли. Мунни давно уже спала. Неожиданно перед нею возникло море. Высокие волны с шумом набегают друг на друга. И нет вокруг ни одной живой души, которая смогла бы поведать об исчезнувшем в морских просторах человеке… Она чувствует, что тонет. Вода заполнила ей уши, ноздри, глаза. Она задыхается, еще миг — и она захлебнется! Она делает судорожный вдох и просыпается: вокруг кромешная тьма и безмолвие — точно в океанском просторе под черным пологом неба.
— Самира… Через сколько лет, говоришь, возвращаются потерпевшие крушение? — растерянно бормочет она, хотя знает, что Самиры рядом нет: дочь вернулась в общежитие. И в ее голове вдруг мелькает мысль: а почему же все-таки Намта так ничего и не сказала ей?
А Шьямлал в эти ночные часы как обычно сидит у ворот, вслушиваясь в шум и грохот, доносившиеся из-за стены. Вот в пылающей печи нагревают толстые листы железа. Когда железные квадраты накаляются докрасна, рабочий большими клещами по одному выхватывает их из горна и сует под пресс. Раздается тупой звук, от раскаленного металла сыплются искры. Вокруг стоит густой запах железной окалины.
Доносится знакомый перестук колес. Значит, уже три часа ночи. Невдалеке, отчаянно скрипя, проплывают темные платформы с отбросами большого города. По прилегающим улицам и переулкам расползается зловоние.
И перед ним вдруг возникает темный морской простор… Ночное море перекатывает грозные валы. Тьма такая, что уже в двух шагах ничего не видно. Кажется, будто взгляд всякий раз натыкается на стены черной воды. И в голове его медленно шевелится мысль: а если б Бирен не утонул? Нелегко пришлось бы ему, ох, как нелегко… Хоть и не по своей воле, а пришлось-таки признать, что его уже нет в живых. А вдруг действительно он сам сошел на берег… и когда-нибудь вернется домой? Ну а если вернется, что его ждет? Жизнь раскидала всех в разные стороны. И все равно хотелось бы надеяться: если другие возвращаются, то почему и ему не вернуться? Как знать…
Поезд прошел. Наступает глубокая предутренняя тишина. Чтобы побороть сон, Шьямлал поднимается со своей табуретки и в сгустившейся темноте начинает прохаживаться у ворот.
Перевод В. Чернышева.
Кришна Собти
ПОДСОЛНУХИ ВО ТЬМЕ
Повесть
कृष्णा सोबती
सूरजमुखी अँधेरे के
दिल्ली १९७४
© Krishna Sobti, 1974.
Ратти шла по улице, не замечая прохожих, топча ботинками свежевыпавший снег. В ее стремительной походке, во всем ее облике чувствовалась какая-то странная отчужденность, неукрощенная и неукротимая дикость. Руки в перчатках то вырывались из карманов пальто, то, резким движением стряхнув снег с волос, прятались туда снова.
Тяжелые ботинки печатали на бумажной белизне дороги ровные, четкие, как почтовые штемпеля, следы — шлеп-шлеп, хруп-хруп. Снег лежал под ногами, плотным слоем покрывал идущие вдоль тротуара деревянные перила — они, казалось, тоже окоченели от холода.
Поворот. Ратти остановилась, взглянула на часы. Шесть… Что-то вдруг полыхнуло перед глазами. По телу разлилась сковывающая слабость. Ратти споткнулась, но удержалась на ногах и пошла дальше.
День длиною в век… Растянувшийся на годы вечер… А вокруг — все та же мерзлая стынь.
Ратти набрала побольше воздуху, пытаясь выдохнуть едкий, колючий дым, вдруг защипавший горло, и почувствовала, как черная пелена застилает глаза — словно кто-то набросил ей на голову плотный мешок.
Она твердо сжала губы, приказывая себе: не плакать! Только не плакать!
Торопливым, неровным шагом приблизилась, к стоящей над обрывом беседке. Массивный, шарообразный купол… Ограждающая смотровую площадку железная решетка… И еще — небольшая лестница. Та самая лестница.
Ратти поднялась по ступенькам и, протянув руку, крепко сжала железные прутья решетки. И рука та же. Дрожащая от страха, изо всех сил сопротивляющаяся детская рука.
Да нет же, нет! Это было не здесь! Не могло быть здесь! Нет!..
Неодолимый страх охватил Ратти, смертной судорогой скрутил все тело. Напряглись под тонкой тканью блузки округлые выпуклости. Словно их грубо сдавила чья-то бесцеремонная пятерня.
Обессилев, она прижалась лбом к холодным прутьям решетки. Почему, ну почему той девочке — этой девочке! — так и не дали почувствовать себя настоящей женщиной? Хоть раз в жизни! Почему?
Накинула на голову шарф и, плохо сознавая, что делает, стала спускаться. Внизу, на Скэндэл-пойнт [13], почувствовала сердито-недоуменные взгляды прохожих и постаралась взять себя в руки. Усилием воли заперев бури прошлых лет в темных глубинах сердца, Ратти свернула с тротуара и поднялась по ступенькам в знакомый ресторан.
Вот он, ее неприютный приют, — на все случаи жизни! Теперь только хороший глоток — один глоток согревающей, ласкающей душу влаги, и все будет в порядке.
Войдя в просторный зал, нашла себе столик в углу. Села. Заказала официанту:
— Чистый джин!
Поднесла стакан к губам и — как опытный шахматист в два хода партию: раз — шах, два — мат! — поставила его на стол.
— Еще двойной!..
Взглянула в окно. Закутанные в теплые пальто люди показались ей какими-то живыми комочками — кусочками жизни. По губам Ратти пробежала кривая усмешка: ты-то сама больше на рваную тряпицу похожа.
Увидела, что стакан у нее снова пустой, и сделала знак официанту: еще!
На этот раз джин не показался ей крепким. И слабым тоже. Он просто был. И она сама — просто была. Вся крепость, вся терпкая, пьяная горечь давным-давно выветрились из ее души. Она стала слабой и пресной. Пресная женщина. Девушка, которая никогда не была девушкой. Женщина, так и не ставшая по-настоящему женщиной.
С последним глотком она вдруг почувствовала, что в ее тело впились невидимые когти, а в груди будто выросла колючая живая изгородь. Третий лишний…
Всякий раз неистребимое желание дойти до цели, добраться хоть куда-нибудь, и всякий раз — возвращение в пустоту, в холодный неуют одиночества. Всякий раз…
Взглянув случайно на троих в толстых пальто за соседним столиком, поняла: в личине, которую носит она, есть и теперь еще что-то, притягивающее к себе чужие взоры. Отведя взгляд, стерла из памяти лица тех троих, поставила на стол пустой стакан и знаком приказала подать счет. Когда она поднялась из-за стола, все тело ее пронизывала нервная дрожь, но в твердой, уверенной походке чувствовался хмельной вызов, и взгляд был серьезным и строгим. Взгляд женщины, которая сама себе госпожа.
По ступенькам спустилась на улицу. Перед глазами поплыли неоновые огни на здании телеграфа. В этих разноцветных огнях она вдруг ясно и
