хватая ускользающий подол. – Стой, куда же ты! Вот цена твоей любви! – От него разило алкоголем, и Донате на миг показалось, что она задыхается. Она поспешила к окну и пошире распахнула его, впуская свежий ночной воздух. Затем она, собравшись с силами, подошла ко все еще сидящему на полу мужу и сказала:
– Поднимайся, я помогу тебе дойти. Сегодня тебе лучше поспать в другом месте. – Она, стараясь не вдыхать удушающий запах перегара, подставила ему плечо, чтобы он не упал, поднимаясь на некрепкие ноги. Затем они вместе, как солдаты – один здоровый, другой раненый, – дошли до гостевой комнаты, где она оставила мужа на кровати и, не обернувшись, вышла.
И вот она одна, пытается найти покой, чувствуя себя пристыженной и бессильной. Но в то же самое время в ее сердце шла ожесточенная борьба. В глубине души она знала, что Николо прав. Не каждому мужчине удается перешагнуть через собственную гордость, поселившись у жены. Но что поделать, если в доме у Николо так мало места, что еще одной семье там просто не развернуться. Две снохи и свекровь! К чему такие сложности, если у нее есть вместительная вилла, где она может быть хозяйкой, где для всей семьи хватает места, где сын может расти, не беспокоясь о тесноте, когда у него появится сестра или брат. Все же права была мама, когда предупреждала о том, что подобное решение может стать проблемой для столь тщеславного человека, как Николо. При мысли о матери сердце Донаты дрогнуло, и слезы жалости к себе вновь застили глаза. Она уснула тяжелым сном, так и не позабыв обиду, и не услышала, как внизу чуть слышно затворилась входная дверь.
Николо вышел из дома. Шатаясь, он пересек двор, зашел в конюшню и подошел к лошади, которая встревоженно дернулась, не понимая, зачем она снова понадобилась. Мужчина направился к деревянной стене стойла, чтобы взять упряжь. Путаясь непослушными пальцами в ремешках и пыхтя от натуги, он накинул на лошадь оголовье и седло, так и не сумев в темноте затянуть до конца подпругу. На шум появился конюх. Потирая со сна глаза, он смотрел на неловкие усилия пьяного хозяина, не решаясь предложить помощь. Но Николо сам кликнул его, приказывая помочь влезть на спину животного. С трудом взобравшись, он тронул поводья, и лошадь, еще сонная, послушно побрела прочь от особняка. Когда дорога вывела их на открытую местность с чернеющим внизу морем, на мужчину пахнуло свежестью ночного бриза. Он по-хмельному, с излишком, ударил сапогами в крепкие бока, приказывая лошади уйти в галоп. Ветер тотчас забил ему в лицо, рубаха вздулась, оголяя плотный округлый живот. В потемневших, налитых кровью глазах стояла решимость.
Двадцать минут спустя он остановился у дверей особняка, чьи окна были в этот час непривычно темны. Он прислушался, в воздухе – ни звука, молчали даже цикады, не тревожа слух привычными трелями. Неприветливость обычно гостеприимного дома поколебала уверенность ночного гостя, и он уже решил было отступить и даже сделал шаг назад, как вдруг сквозь одурманенный алкоголем мозг пронеслось ядовитое воспоминание. Оно пригвоздило Николо к месту и в одно мгновение вновь переполнило гневом.
Он почти смирился с тем, что за весь вечер ему так и не удалось подержать ручку Маддалены или приподнять платье в каком-нибудь потаенном уголке виллы Альбани. Но когда он убедился, что причиной тому были вовсе не многолюдность и присутствие его жены, а нечто иное, то словно обезумел. Маддалена не отрывала глаз от Франко, внимая каждому слову, соглашаясь с любой глупостью, поддерживая улыбкой, словно дразня Николо, который измучился, целый вечер тщетно пытаясь перехватить ее взгляд. Если бы только он мог дать понять, что уже довольно, он пронзен муками ревности в достаточной мере. Но она и не думала смотреть на него, словно позабыв о его существовании.
Последней каплей стала прогулка в сад, под романтичный свод деревьев, испокон веков укрывавший всех грешников на свете. Сад, в который он сам хотел увлечь Маддалену, румяную, необычайно пленительную в этот вечер. Николо проследовал за парой до самого фонтана, куда уже не доставал свет факелов, и холодная дрожь пронзила все его тело, когда он увидел, как Маддалена, его женщина, словно бесстыжая девка, предлагает себя другому – самовлюбленному выскочке, прислужнику мафии, жалкому иностранцу.
Он постучал в массивную дверь, пытаясь унять злость и нервное возбуждение. Удары потонули в тишине спящего дома и приглушенно отозвались в сознании Николо. Прошло несколько минут, прежде чем внутри зажегся свет и заспанная служанка, поправляя чепец, выглянула в приоткрытую дверь. При виде посетителя ее глаза округлились.
– Синьор Коломбо? Что-то случилось? – испуганно прошелестел голосок.
– Ваша хозяйка позабыла на празднике шелковый платок, – буркнул он в ответ первое, что пришло в голову.
Девушка всмотрелась в лицо гостя, стараясь прочесть в них что-то, кроме отчаяния.
– Я передам его? – нерешительно произнесла она. Ответа нет. – Вы хотите, чтобы я ее разбудила?
Он кивнул и, глядя на нее исподлобья, переступил порог.
Служанка пошла наверх и исчезла в смолистом сумраке второго этажа. Николо не мог заставить себя сесть. Его трясло от напряжения, количества выпитого и возбуждения. Мысль о том, что Маддалена лежит наверху одна, в ночной рубашке с просвечивающим лифом, сводила его с ума. Меряя шагами прихожую с высоким сводом, он никак не мог найти покой.
Через минуту на лестнице возникла служанка: неясный силуэт, взмахом руки приглашающий следовать за собой. Николо поднялся по знакомой лестнице, затем миновал длинный коридор и вошел в спальню Маддалены, что находилась в самом его конце. Внутри комнаты горел ночник, окутывая все предметы медовым светом. Пахло духами, пудрой и миндальным маслом. На большой кровати, почти сливаясь с молочно-белыми простынями, сидела Маддалена. Ее лицо было чисто умыто, отчего она выглядела как маленький птенец, разбуженный криком койота.
Она посмотрела на него, ничуть не удивленная, едва ли не равнодушная.
– Ты плохо выглядишь, – спокойно проговорила она, оглядев покрасневшую физиономию и рубаху, пропитанную потом. – И пахнешь как бочка с капустой.
– Меня вырвало по дороге.
– Тебя тошнит наедине с собой. Почему бы тебе не задуматься об этом?
– Я боялся, что ты не впустишь меня…
– Слуги и так уже догадываются. Твои визиты рано или поздно скомпрометировали бы меня.
– Меня впустила Мартина.
– Скоро и она заговорит.
– Чего ты боишься? Ты вдова уже целых три года.
– Ты никогда не мог понять одного – дело не в моем муже, упокой Господь его душу. Дело в тебе, в твоей жене, наконец. Скажи мне, бога ради, чем она не устраивает тебя? Сегодня я видела ее, она была столь мила, что одарила меня комплиментом, а я от стыда готова была провалиться сквозь каменный пол. – Она вздохнула. – Ты должен знать, что пустота, от которой ты спасал меня все эти месяцы, ушла. Я благодарна тебе за это, но моя благодарность станет глубже, если ты сможешь понять, что пришла пора расстаться.
– А как насчет Франко?
– Не иначе как провидение свело нас этим вечером для того, чтобы я наконец смогла жить по совести и спать спокойно.
– Не припомню, чтобы ты жаловалась, когда я не давал тебе спать. – Он попытался придать словам вальяжную небрежность.
– Я виновна лишь в том, что, потеряв голову от горя, перестала отличать истинные чувства от подделок. Но теперь я прозрела, и мне не нужна жалкая замена. Меня мутит от одной лишь мысли, что твоя жена могла догадаться о том, кто сидит перед ней. В кого ты меня превратил? Из-за низменной связи я потеряла уважение к себе, а ведь когда-то для меня не было ничего важнее. Ты женатый человек, и пусть твоя жена не видит дальше своего порога, это не мешает мне считать ошибкой то, что я когда-то согласилась разделить с тобой ложе.
– Не смей так говорить о Донате.
– Ха-ха, – не скрывая издевки, рассмеялась женщина. – И это говоришь ты, сидя на моей постели, оставив в одиночестве свою ненаглядную? Зачем ты в таком случае приехал, что тебе нужно?
– Я люблю тебя, – прошептал он.
– Ты не можешь любить то, чем не обладаешь. Мое тело никогда больше не станет твоим. А моя душа… Что ж, ее я тебе никогда не обещала.
– Когда ты стала такой жестокой? Что изменилось, Маддалена?
– Я полюбила другого человека, – просто ответила она.
– Быстро же ты!
– Когда приходит настоящее чувство, не в нашей власти его остановить. Мы можем лишь разглядеть его и очистить для него путь. Я нашла того, кто способен подарить мне все свое время, а не те жалкие подачки, что бросал
