могут позволить себе потворство своим детям, коим предписаны разные роли. Оба знали, что им отведена роль красивой ненадобности.
И потому неустанно доказывали, что они – не просто богатенькие никчемности. Пока их друзья просиживали вечера в студенческом баре, они отправлялись на выступление какого-нибудь неизвестного восточноевропейского писателя по теме вроде «Мысли о красоте в посткоммунистическом раскаянии» или на лекцию о санскритских текстах в Галерее Брунея. Однажды они попали на авторскую читку китайским романистом своего последнего сочинения, в котором было не менее семи сцен анального секса разнополой пары и четыре эпизода садомазохизма, повлекшие горячие дебаты слушателей о существовании в Азии цензуры и ханжества, что, в свою очередь, привело к спору до поздней ночи между Инхой и Дунканом, после чего они сами предались постельным утехам, но в менее разнузданном варианте, нежели упомянутые литературные персонажи, на чем, пофыркивая, сошлись утром.
На втором году учебы они решили вместе записаться на курс политического мышления, который читался в Лондонской школе экономики. На лекциях они держались за руки под столом, формулируя свои взгляды на Милоша, Арона и Сартра, а потом всегда шли в ресторан в Чайнатауне, где ели жареную лапшу и вели споры, отмеченные горячностью под стать их крепнущим отношениям. Дункан, притворяясь циником, утверждал, что индивид необратимо побежден безапелляционной властью, Инхой же, ясноглазая оптимистка, верила в способность человека к духовному возрождению. Искренняя ярость дебатов обладала утешительным свойством – казалось, их страстная тяга друг к другу не иссякнет до самой старости.
На каникулах они, пользуясь Интеррейдом [19], путешествовали, и тяжелые рюкзаки были постоянным напоминанием о независимости и свободе. Отдавая предпочтение молодежным хостелам, пара категорически не селилась в отелях, имевших больше одной звезды, и только однажды, опоздав на пересадку и прибыв в Бордо поздно ночью, за неимением вариантов была вынуждена остановиться в трехзвездочной гостинице, чему Инхой втайне порадовалась, хоть никогда в том не призналась. Повсюду они выискивали интересные авангардистские спектакли или концерты альтернативной музыки и покупали провизию только на местных рынках. Однако к концу учебы они чаще проводили каникулы в Куала-Лумпуре, где Дункан работал в благотворительном фонде для жертв проказы и организовал салон «писателей и мыслителей», собиравшийся раз в неделю. Инхой два дня в неделю волонтерила в приюте для жертв домашнего насилия, в остальное время помогала «Друзьям старого Куала-Лумпура» – обществу, ратовавшему за сохранение исторических зданий.
Простая одежда (джинсы или бриджи, майка с изображением Че Гевары, купленная на развалах в лондонском Кэмдене) и одинаковые стрижки (короткая мальчишеская, с ниспадающей залихватской челкой) превращали их в красивых двойняшек, которым безоговорочно хорошо только в обществе друг друга и которые будут неразлучны во веки веков. Так, во всяком случае, казалось Инхой.
Идея открыть кафе возникла оттого, что литературный салон разросся и стало трудно найти подходящее место для еженедельных собраний. Зачастую к дюжине постоянных участников добавлялись приходящие гости, увеличивая аудиторию до двадцати с лишним человек, каждый из которых желал вслух прочесть свое творение. Встречи проходили на квартирах, однако хотелось иметь такое место, куда можно было бы заглянуть и днем, чтоб поболтать на литературные темы. Пробовали что-нибудь подыскать в окраинном районе Бангсар, но он оттолкнул своей неприкрытой буржуазностью, да еще туда повадились европейцы, считавшие, что общаться с местными – это круто.
И тогда в год окончания учебы Инхой надумала открыть небольшое кафе. Ей четко виделось неброское уютное заведение, в котором подают простые блюда из органических продуктов, выпечку и приличный кофе местных сортов, а вечерами литераторы читают свои произведения и даже, может быть, авторы песен решаются выступить перед понимающей публикой. У Инхой не имелось бизнес-плана, финансовой модели и даже представления, на чем зарабатывать деньги, зато была щедрая ссуда от родителей, которую она клятвенно обещала вернуть, хотя все знали, что при любом раскладе никто ничего не скажет и вся затея будет занесена в графу «жизненный урок».
Понадобилось всего несколько дней, чтобы подыскать идеальный вариант в жилом районе, в то время отнюдь не модном. Помещение, разместившееся между лотерейной лавкой и старой китайской бакалеей, больше года пустовало, а перед тем использовалось как кулинария, торговавшая наси кандар [20], но потом ее владелец, вернувшись с хаджа, утратил интерес к ипостаси ресторатора. Чрезвычайно понравилось именно место: в ряду лавок непримечательного района никак не ожидаешь увидеть кафе, пройдешь и не заметишь. Стало быть, гостями станут лишь те, кто о нем знает. Лучшего нельзя и желать.
По завершении основных ремонтных работ Инхой и Дункан каждый вечер проводили на стройплощадке – скоблили и наващивали потемневшие детали из дерева твердых пород, шпаклевали бетонный пол, смывали цементную пыль со стен. Долго мучились с цветом обоев, но потом решили вообще от них отказаться, посчитав, что серый бетон станет шикарным фоном, выгодно оттеняющим тщательно подобранную мебель (задумывалась искусная мешанина из разномастных столов и стульев в стиле шестидесятых годов, добытых в антикварных лавках, и предметов старой малайзийской обстановки, найденных в бесчисленных кладовых семейства Лим). Спустив тяжелые металлические жалюзи на окнах, они работали в резком свете голых лампочек (бумажные абажуры «ногучи» [21] еще не прибыли), попутно споря, где поставить книжный стеллаж и стойку для газет, усевшись по-турецки на пол, недавно натертый мастикой, они ужинали чхаукуотиу [22], купленной навынос в соседней лавке, палочки их шумно скребли по днищам пенопластовых контейнеров, а ближе к ночи для них, вдоволь наспорившихся и наработавшихся, наступало время плотской любви – опираясь на отполированную столешницу, Инхой тревожилась, что на гладкой поверхности с древесным рисунком останутся следы ее взмокших ладоней. После близости усталый, но слегка успокоившийся Дункан переиначивал фразу словенского философа [23], лекции которого они слушали в Лондоне.
– Знаешь, – говорил он, целуя волосы подруги в пыли и краске, – наши взаимные оскорбления – знак подлинной любви.
– Что ж, изволь, ты – говнюк, – смеялась Инхой, уткнувшись носом в его руки, пропахшие скипидаром.
По стенам они развесили доски с рукописными цитатами любимых европейских мыслителей:
Все великие романы бисексуальны [24].
Вопрос: почему ты плачешь? Ответ: потому что не плачешь ты.
Истинная любовь = взаимные оскорбления.
Им было все равно, оценят ли их затею другие, они знали, что вряд ли кто-нибудь вообще поймет эти изречения или определит их источник. Главное, сами они находили это забавным. Кафе получило название «У Энджи», и вышло это совершенно спонтанно, после недавнего просмотра фильма [25] из разряда «кино такое паршивое, что даже смешное», который понравился Дункану. Уже на середине ленты им стало скучно, и всю вторую половину фильма они украдкой тискались, а потом
