решили: когда наконец будут жить вместе, то заведут кошку по имени Энджи. Или машину. Или кафе.
Друзья Дункана влюбились в кафе с ходу. Вернее, их друзья. Инхой сознавала, что многих людей в ее жизнь привнес Дункан. Вернее, в их совместную жизнь. Не одну ее привлекали его купаж беззаботности и ума, изящная худоба и наплевательское отношение ко всему на свете в сочетании с тенями под глазами и очаровательно всклокоченной шевелюрой. Стоя за прилавком, Инхой притворялась, будто подбивает суммы на кассовом аппарате, который до конца так и не освоила, а сама наблюдала за Дунканом, раскинувшимся на протертой софе якобы от Алвара Аалто [26] в окружении преданных апостолов, преимущественно юных и женского пола. Обычно роль оратора он отводил другим, сам же смотрел в пространство или прикрывал глаза, словно размышляя о чем-то совершенно постороннем, но в самый разгар ожесточенных дебатов вдруг начинал говорить, и тогда все мгновенно смолкали. Его короткие реплики, емкие, оригинальные и всегда дерзкие, зачастую порождали рябь смущенного смеха. В половине десятого вечера Инхой приспускала жалюзи и, заперев дверь, открывала бутылку каберне-совиньон. В кафе оставались только немногие близкие друзья (их близкие друзья), беседа с которыми продолжалась до утра, когда уже слышался призыв к фаджру [27], доносившийся с минарета близстоящей мечети. Порой Инхой укладывалась на софу и, пристроив голову на колени Дункану, дремала под звук его голоса.
Казалось, подобные вечера сгодились бы на долгие-долгие годы, а то и вечность.
А вот в делах было не все так гладко. Инхой сражалась с учетом, нераспознаваемым дебетом-кредитом, неиссякаемым потоком счетов от поставщиков, которые забывала оплатить или вообще теряла, однако гордость не позволяла ей нанять бухгалтера. Она ведь затеяла самостоятельное предприятие, чтобы доказать свою небесполезность. Однажды Инхой радостно взялась за подготовку вечера по случаю выхода в свет нового поэтического сборника одного из друзей Дункана. Прием удался на славу, чтение стихов перемежалось душевными песнями под аккомпанемент фолк-гитары в исполнении автора, чьи изобиловавшие сленгом тексты повествовали о городской миграции и одиночестве. Наутро Инхой сообразила, что не установила цену еды и напитков, и застолье за счет заведения оставило ее с огромным долгом. Уборщицы-индонезийки запаздывали, кафе провоняло стоялым запахом пива, пол был усыпан окурками, вдобавок кто-то случайно выдернул из розетки штепсель холодильника, и домашнее мороженое с кокосовой стружкой, обошедшееся в несколько сотен ринггитов [28], превратилось в месиво.
– Ну чего ты брюзжишь, милая? – Дункан обнял ее за плечи. – Больше не устраивай посиделки для наших друзей, коли не хочешь. Никто тебя не заставляет.
– Дело не в том. – Инхой отбросила его руку. – Просто кафе – это еще и коммерческое заведение, а не только место встречи твоих друзей.
– Ага, теперь они лишь мои друзья. Ладно, будь по-твоему. Никто не просил тебя затевать этот вечер.
Он вставил в магнитофон кассету Тома Уэйтса [29], и через дорогие немецкие динамики захрипел голос: «Пятнадцать футов снега, холоднее, чем зад землекопа, холоднее, чем зад землекопа…»
– Кстати, среди вчерашних гостей была Жожо. Она издатель, ты могла взять деньги с нее, раз уж это столь важно.
– Деньги тут ни при чем. – Инхой уставилась на гору засохших канапе с креветками в соусе самбал, которые кто-то вывалил на диван.
– Я понимаю, речь о независимости, твоей значимости и прочей ерунде. – Смахнув бутерброды на пол, Дункан улегся на софу. – Слушай, коль стало туго, почему не попросишь отца немного помочь? Надо реально смотреть на вещи. Твой старик сейчас на коне, всем известно, что он получил долю в крупной нефтяной концессии на севере Тренгану [30].
– Да пошел ты! – Инхой сообразила, что влажной тряпкой протирает и без того чистую стойку, за которой простояла весь вечер, не позволив ее загадить. – Как у тебя язык поворачивается такое говорить? Это, блин, богатство прет из тебя. Говорю же, деньги ни при чем.
– Ну да. А что при чем? – Дункан притоптывал в такт музыке.
Инхой глянула на него и, боясь расплакаться, отвернулась.
– Никто даже спасибо не сказал.
Дункан молчал, дожидаясь, видимо, ее слез. Но потом встал у нее за спиной и, обвив руками, притянул к себе.
– Успокойся, глупенькая, – прошептал он. – Всем известно, что кафе существует только благодаря тебе. И все тебя любят, это уж само собой. Все мы счастливы и очень тебе признательны. Что бы мы без тебя делали? Где еще приткнуться? Нам бы крышка. Здесь так здорово лишь твоими усилиями. Все это ценят. Уж я-то особенно. Особенно я.
Инхой кивнула, чувствуя его теплое дыхание на своей шее. Пока ему здесь так хорошо, она не закроет кафе, чего бы это ни стоило. Они обнялись, молча слушая музыку, звучавшую в пустом зале: «…повезло найти того, с кем тебе не страшно…» [31]
– Гад, ты нарочно поставил эту песню! – улыбнулась Инхой.
– Нет, случайно. Она маленько грустная.
«…Мы были молоды и глупы, но теперь повзрослели…»
– Кстати, та нефтяная фигня, о которой ты сказал, не в Тренгану, а в Келантане.
– Один хрен. – Дункан ее поцеловал. – Я знаю, что где-то на севере. А там все едино – красота и глушь.
На следующей неделе он, ничего ей не сказав, погасил все основные долги и кредиты, расквитался с поставщиками и положил изрядную сумму на счет кафе. В ответ на благодарность Дункан отмахнулся – мол, ерунда, оплата проведена через одну из семейных компаний. Вообще-то все это устроил Джастин, сказал он, занимая свою обычную позицию на низкой серой софе. «Только не спрашивай о деталях, в этом я не разбираюсь. Подумаешь, это всего лишь деньги, и только».
Инхой была растрогана не столько щедростью, сколько основательностью этого жеста, говорившего о перспективе долгосрочных отношений и планах на совместное будущее. Не имело значения, что семья Лим даже не заметит исчезновения такой суммы, родители Инхой, скажем прямо, тоже могли бы помочь, пусть и не с этакой легкостью. Главное, быстрота, с какой действовал Дункан. Сохраняя обычную беспечность, он озаботился тем, чтобы кафе, а с ним и Инхой остались на плаву.
Это всего лишь деньги, и только.
* * *
Он не виноват.
Всему виной ее отец, ввергший их в неприятности.
Нет, он ни при чем, теперь он покойник.
Сумбур мыслей, что вертятся, сшибаясь друг с другом.
Это всего лишь деньги.
Минуло полтора года, как Дункан порвал с ней, но она вспоминала о нем по тысяче раз на дню, безуспешно пытаясь найти логику в его решении. Десятки доводов перечеркивали друг друга, ничего не объясняя. Дункан не отвечал на ее
