лице чужеродной, чуть ли не вымученной, словно женщина только что от стоматолога, и не отошедшая еще заморозка мешает управлять лицевыми мышцами. То ли шведка, то ли финка, но по-русски говорила отлично, почти без акцента, лишь едва смягчая звонкие согласные.
– Спасибо, чаю не нужно.
– А я тебе говорю, что надо было смотреть!
Коллега «каменной бабы», тянувший ее за собой, состоял, кажется, из одного носа. Остальное тело выглядело не более чем подпоркой для этой выдающейся детали, униформа болталась на мужике, как на вешалке. «Каменная» же тетка в своей едва помещалась.
«Пат и Паташон», – вспомнил Валентин известных еще до его рождения клоунов.
Мимо видимого из купе коридорного окна промелькнула женская фигура: светлые, коротко стриженные, словно взъерошенные волосы, легкая фигура, стремительная походка… Леля? Не веря своим глазам, он резко, рывком, поднялся, почти пробежал метры, отделявшие его купе от тамбура, выглянул. Блондинка стояла возле соседнего вагона, о чем-то горячо беседуя с носатым проводником. Темные очки закрывали пол-лица, но даже так, даже в профиль, она явно не походила на Лелю.
Девушка отдала проводнику какой-то пакет – пухлый, довольно объемистый, словно в нем скрывался свитер или одеяло – и стремительно зашагала к выходу с платформы.
Глупо. Неужели он вправду надеялся? Наверное. Иначе откуда эта внезапная обида из-за того, что приключения происходят только по его инициативе?
Или то, что он видел сейчас, все-таки – приключение? И в пакете – не свитер, связанный финской бабулей в подарок питерскому внуку, а секретные документы, к примеру? Как в детском кино про разведчиков. А проводник – тот самый, кстати, что стоял возле купе Валентина – тайный агент.
Ага, точно. И проводница почему-то новая, и униформа ей мала, очень, очень подозрительно! – тоже агент? И все это – вокруг поезда, которым уже почти никто не ездит. Которого, можно считать, не существует. Использовать его для шпионских или криминальных махинаций – все равно что ехать грабить банк на «Майбахе».
Девица в темных очках – наверное, знакомая проводника, поэтому и посылку именно с ним передает. Или наоборот: носатый – новичок, а девица привыкла передавать что-то с тем, кто работал до него. Ну или еще что-нибудь столь же обыденное, а Гест уже целый роман сочинил…
Просто ему скучно, вот и выдумывает невесть что.
Что-то, однако, царапало память, что-то было «не так». Словно мелькнуло мимо знакомое лицо, а он не заметил, но – автоматически запомнил.
Валентин даже глаза прикрыл, припоминая. Было, да. Что-то было. Это неясное воспоминание цеплялось за самый край сознания и не давало покоя. Ешкин кот, он всегда отличался внимательностью к деталям! И тут чуть не засмеялся, сообразив наконец.
Стюард на пароме! Точнее, его бейджик!
Аккуратный прямоугольник над левым карманом униформы сообщал, что его владельца зовут Leo Sedov. Чуть ниже и чуть мельче – кириллицей – Леонид Седов.
Посередине кириллических строчек присутствовало еще и отчество – слишком длинное, чтобы прочитать в один взгляд, но имени с фамилией было более чем достаточно.
Леонид Седов. Забавно.
* * *
Это было два десятка лет назад, когда Якута так развеселила Гестова идея «библиотеки». Отсмеявшись, он сказал почти добродушно:
– Ну вперед, химик. Обращайся, если что.
И процент за покровительство обозначил невеликий, больше для приличия, чем ради прибыли. Со временем прибыль стала вполне ощутимой, но платил Гест не чинясь. Доброе отношение Якута того стоило.
Хотя «обратиться» пришлось один-единственный раз – тогда, в самом начале, столкнувшись в подвале с Бондом. Других проблем не возникало, ни у «библиотеки», ни у выдуманной почти случайно летучей сантехнической бригады, ни на последующих, словно бы самих собой вырастающих бизнес-ветвях. Точнее, возникшие было проблемы рассеивались в мгновение ока при одном упоминании имени Якута. А иногда словно бы и сами по себе. Якут был, конечно, не самой крупной щукой в питерском «пруду», но фигурой вполне заметной.
Возможность «обратиться» Гест придерживал на крайний случай. Босса не дергают по пустякам. Пусть даже Якут давным-давно ему не босс. Что, кстати, тоже было совершенно непонятно. Почему Якут его отпустил? Или – и это была самая страшная мысль – и не отпустил вовсе? Играет как кошка с мышкой? Или, скорее, как рыбак, бросающий в пруд недостаточно крупного карася: плавай пока, нагуливай мясцо, а вот когда нагуляешь, растолстеешь – тут-то тебя и выловят. Из пруда-то ты куда денешься?
Чувствовать себя карасем, отпущенным, чтоб подрос и раздобрел, было неприятно. Гест гнал от себя эти мысли: он же честно платит Якуту оговоренную долю, так что, наверное, все-таки не поросенок, которого откармливают на заклание, а… ну, к примеру, банковский вклад. Можно – раз, и потратить, а можно – всю жизнь проценты получать. И всякие там изъявления признательности тут вовсе лишние.
Он ведь сам не ждет от Дима благодарности. Когда тот решил, что дело его жизни – построить собственный Центр красоты, Гест же нашел требуемый капитал. И не в долг – за долю в прибыли. Дим почему-то хотел, чтобы именно в долг (тоже самостоятельный), но Гест настоял. Мягко, без нажима, настоял. Мол, долги любую дружбу поломать могут, а так вроде совместное предприятие получается. И ведь не поломалась их с Димом дружба, значит, прав был Гест. Он даже в совет директоров «Гест-инвеста» лучшего друга ввел. Потому что нужен же рядом хоть кто-то, кому ты действительно можешь доверять.
И он сам, если вдуматься, не просто тупой банковский вклад – умная долгосрочная инвестиция.
«Инвестор» давал о себе знать нечасто, два-три, много четыре раза в год. Вежливо осведомлялся «как жизнь?» и суховато распоряжался: подъезжай, дело есть. Гест бросал все, чем был занят, и приезжал – пару раз пришлось лететь через пол-Европы. Но – как откажешься? Дела были пустяковые – те же, что и раньше: то «консультации», а то и просто необходимость поприсутствовать в качестве «эксперта», делая важное лицо и надувая щеки. Два-три раза Якут вытаскивал его в баньку. Это уж и вовсе бог весть зачем – разве что из ностальгии. Валентин терпел и даже изображал – очень сдержанно – удовольствие и благодарность.
Вызвать не то что гнев, хотя бы просто неудовольствие Якута было страшно. «И это, – ободрял себя Гест, – вовсе не трусость». Человек, живущий в горах, не станет орать «эге-гей» под набрякшим снежной шапкой склоном: лавине плевать, что у тебя тут домик, хозяйство, семья и что ты вообще ничего дурного не хотел, потревожил – сам дурак.
Да и обязан он Якуту был, как
