внутри – хочется сбежать ото всех и быть одной как можно дольше. Но когда я одна, мне снова нужны люди…
Мир очень меняется, когда ты молчишь. Рядом была только Мо. Часто ласковые слова ей были единственными словами, которые я произносила за день, и я пугалась звука своего голоса. Варя была очень чуткой к моим интонациям.
– Ты нормально? – спрашивала она.
– Да.
– Тогда почему у тебя такой голос?
– Я весь день молчала.
Варя смеялась немножко, но понимала меня.
Иногда я специально начинала читать себе стихи. Чтобы нарушить тишину в доме. Поначалу становилось веселей, а потом я осознавала, что я делаю, и зачем, и снова становилось грустно. Фильмы я смотрела редко – целых два часа просидеть на месте было непросто, я читала книги. Музыку слушала редко. Не звучала она в этих стенах. Мо слушала меня, а мне было некого послушать. Иногда мне кто-нибудь звонил. Женя, Лена, Варя, Папа, Бабушка…
Так шли мои дни – в оглушении. С редкой связью с внешним миром. В тишине. И в одиночестве.
Наступило лето. Я видела, как все радовались, раздеваясь, бегали по улицам в хорошем настроении, улыбались, летали… Для меня не было никаких изменений. Очень плохо. Очень. Очень. Плохо.
Все осталось таким же, каким было. В институт я итак не ходила особо. Наоборот, без него я была предоставлена совсем самой собе. Даже если бы я встала вовремя и захотела туда пойти, я уже не смогла бы. Одно и то же одиночество, дом и улицы день за днем. Одни и те же мысли или мысли еще хуже. Одни и те же стены и слезы. Та же неспособность проснуться, да и нежелание это делать. То же сидение по ночам, лишь бы день не кончался, потому что я хоть немножко в себя пришла. Я не смотрела фильмов. Я читала, да. Я разбирала свои бумажки понемножку. Чистила квартиру. Плакала. Не помню, что я делала. Возвращаясь домой после своих долгих прогулок, я смотрела на свою опустевшую квартиру, вспоминала пятерых человек, которые в ней жили, плакала и вспоминала Мамины просьбы не сидеть на сквозняке… и плакала неудержимо. Потом успокаивалась. Сидела в Интернете. Гуляла с Антоном. Я снова приводила его в квартиру – наглядное предательство себя и своей памяти. Но с ним мы сидели разговаривали до утра. Мы не говорили о Маме. Мы оба как будто забыли о том письме, он ни намеком не показывал, что хочет поговорить со мной об этом – просто был заботлив и внимателен как всегда. С утра он укладывал меня спать и смотрел, как я засыпаю. Говорил мне, что я красива. Как греческая богиня. Что, если бы я жила в древности, именно из-за меня началась бы Троянская война. Что у меня прекрасное тело и очень нежная кожа. Что я прекрасна. Я засыпала. Он уходил, оставляя дверь незапертой.
С утра я запирала дверь и пыталась вспомнить, когда же я заснула, потом занималась своими делами. Хорошо, что его не было с утра. С утра было очень уж херово. Очень подавленно.
Спасибо, Антон, что был тогда со мной! Спасибо, что любил меня! Спасибо, что слушал! Спасибо, что не давал остаться одной. Спасибо, что терпел. Спасибо, что ты был рядом. Мне кажется, это было так трудно. Спасибо, что ты был со мной. Я любила тебя. Насколько была способна.
Я пришла домой довольно поздно, часам к 12, и снова плакала. Как-то все менялось, я уже больше плакала о себе, а не по Маме. По нам. По Ней – что Она мертвая, по мне – что я живая. О маме и о себе. О всех нас. О смерти, о том, как выглядит твоя мама, когда она уже умерла, о том, что её вещи остаются и переживают её, как будто Мама преходяща, а вещи вечны… на самом же деле наоборот, наоборот! О том, что некоторые вещи навсегда меняют свой смысл – коктейльные трубочки, через которые мама пьет, потому что уже не может наклонить к себе чашку, чтобы отпить… одноразовые тряпочки, которыми мы протирали Маму… и запах её тела… Я плакала по своему одиночеству. Я начала понимать, как сильно меня задели Женя с папой. Если бы Женя осталась дома, у нас было бы горе, но мы бы справились. А так – она меня… бросила, и я должна мучиться в одиночестве, не зная, что делать со смертью Мамы и Жениным уездом. Одна. Я, честно, не слышала таких историй. Это не война, конечно, и я не детдомовская, слава Богу… Я содрогнулась. Если бы Мама умерла раньше, меня могла опекать Женя, а как бы она меня опекала, если она так ко мне относится? Если она тоже без мозгов, хоть и с сердцем? Я прям порадовалась, что этого не произошло… Я плакала по Жене… Из любимой сестры, образца, идеала, которому я хотела соответствовать, она превратилась в глупую девочку, еще младше меня, которая не ведает, что творит. Я плакала, потому что не понимала ,что ей двигало. И до сих пор не понимаю. Как будто в мое тело ввинчивали шуруп. С каждым новым витком мыслей становилось больней, хотя каждый новый виток не был новым.
Папа уже не так поранил. Он уже уехал, поэтому сильно полегчало. Но без него было жутко одиноко. Папа просто уничтожил надежду на родных и близких, вообще на друзей, на то, что близкий человек может тебе сочувствовать и сопереживать. Что кому-то есть дело.
Это называется саможалость. В ней тоже ничего плохого нет, если ты ее осознаешь. Я ее осознавала. Да, я жалела себя. Я прокручивала мысли про Женю и папу потому, что думала, что они сотрутся, перестанут быть важными на какой-то раз, перестанут вызывать слезы, я пойму что-то новое…
Я захотела остановиться плакать, и не смогла. Ну все, я успокоила лицо, но не переставала плакать… Я поняла, что не могу остановиться. Я испугалась. Я не сильно рыдала, но никак не могла остановиться. Что же делать? Уже поздно… Надо звонить в скорую… Они приедут и вколют мне успокоительное. От этой мысли становилось страшновато. Я решила позвонить Жене, если она не возьмет – брату, а потом в скорую.
Женя взяла трубку. От звука ее голоса я зарыдала пуще прежнего.
– Жень, приедь, пожалуйста, я плачу и не могу остановиться. Пожалуйста, приезжай!
– Так, поняла, я тебе через минутку позвоню.
Она перезвонила через несколько минут, в течение которых я рыдала и рыдала…
– Я не смогу приехать. Если хочешь, приезжай сама. Мы будем ждать.
– Я подумаю. И позвоню, – подавилась
