Земляничины, мелкие и сладкие, созревали на горных лугах. Она каждый день замеряла на ходу длину своей тени и скоро обнаружила, что календарь вела правильно. Ей попадались приметы, которые она запомнила с тех пор, как проходила здесь с отцом, а потом в небе показался новый молодой месяц.
Она все шла и шла, вниз и вверх по склонам, через долины, спала под покровом древесных крон; когда ничего другого не находилось, вставала до зари, чтобы сполна использовать световой день. Копченую рыбу она доела уже давно и теперь питалась лесными растениями, как когда-то с отцом: не хотелось ей стрелять в животных, рядом с которыми были их детеныши. Костров она тоже не разводила.
Она продвигалась к югу, и однажды утром, когда небо было чистым, на западе заходила ущербная луна, а на востоке вставало оранжевое солнце, она поднялась, посмотрела вперед и разглядела вдалеке вершину одиноко стоящей горы — ее ни с чем не перепутаешь — в одном полном дне пути. Она вскинула торбу на плечи, вернулась обратно под древесные кроны и зашагала к долине, в сторону своего дома.
В ДОМИКЕ ВСЕ БЫЛО ТОЧЬ-В-ТОЧЬ КАК В ДЕНЬ ИХ ухода, лишь остались кое-какие приметы зимы. Сосновые сучья и иглы засыпали крышу, ковриком покрыли крыльцо и порог. Береза, вся в дуплах, сделанных дятлами, переломилась у самого комля и упала на сарай возле края леса, а когда девочка подошла к каменным ступенькам у входной двери, оттуда метнулась енотиха со своим выводком.
Погода делалась все теплее, но дом изнутри промерз. В очаге, который год назад был тщательно вычищен, лежали листья с пятнами птичьего помета, стол сильно засидели мыши и бурундуки. Девочка сняла с полочки томик стихов, обложка отвалилась при первом же прикосновении, она поставила книгу обратно. Огляделась, вошла в комнату, где раньше спал отец, обнаружила, что там все как прежде, только везде молчание и паутина. Лук, с которым мужчина ходил на охоту, лежал на кровати, там, где он его оставил. На крюке, вбитом в стену, висел гамак, который отец когда-то подвешивал между двумя деревьями на берегу озера. Она взяла гамак, вернулась на кухню, потом вышла из дома.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ОНА ПРОСНУЛАСЬ ДО РАССВЕТА, завтракать не стала. Вытащила из сломанного сарая кирку и ломик и, с торбой за плечами и компасом в руке, еще до первых лучей солнца зашагала на вершину горы.
Миновав лесную опушку, она оглянулась, увидела гонтовую крышу их домика, помедлила на тропке — не раздастся ли звук приближающихся шагов, но — ничего, никого. Она посмотрела вверх, на вершину, и двинулась дальше.
У материнской могилы она, как всегда, опустила руку на плоское надгробие, на сей раз для того, чтобы поймать равновесие и устоять под неутихающим ветром; потом посмотрела туда, откуда пришла. Отхлебнула воды из тыквы, сбросила с плеч торбу, положила на землю. Отвязала кирку, взяла двумя руками, отошла от материнской могилы на несколько шагов и начала крепкими ударами дробить почву и камень.
КОГДА ОНА ВЫДОЛБИЛА И ВЫКОПАЛА ЯМУ В ЗЕМЛЕ, солнце уже начало клониться к западу. Она встала на колени, раскрыла торбу, вытащила шкуру, развязала, еще раз взглянула на кости и прах отца. Потом вновь свернула шкуру, опустила в могилу, забросала ее землей, и все принадлежавшие ей останки мужчины скрылись насовсем.
Вот и настали дни, когда я буду по тебе скучать.
Она поднялась, сделала шаг назад, посмотрела на горку щебня на земле и вдруг ощутила то самое, что, по его словам, мужчина ощущал, когда хоронил женщину. Пусть там, в земле, прикасаться к нему будут лишь дождь и снег, ей очень хотелось, чтобы его ничто не тревожило. Тогда она отправилась собирать камни одинакового размера, и когда миновали часы самого длинного дня, она уже возвела по периметру могилы четыре стены, сплошную кладку шесть мер длиной и шесть высотой, без единой связки. А потом начала заполнять внутреннее пространство булыжниками и валунами — всеми, какие сумела поднять и перенести, — и вот все оказалось заполнено, кроме углубления в центре. Туда она положила компас, накрыла плоской плитой из гнейса: борозды на его поверхности напоминали ей волны моря.
МНОГО ПРОШЛО ВРЕМЕНИ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ СПУСТИЛАСЬ тьма и в небе двинулись по кругу звезды. И хотя на склоне горы по телу ее и лицу хлестал ночной ветер, была в нем нотка тепла, какой она не чувствовала с тех пор, когда в последний раз стояла там в самый долгий день года и ждала, когда обсохнут пот и одежда. Она устала и проголодалась, но уходить не хотела. Ветер пролетал над вершиной с севера на юг, она пристроилась, защищенная обеими могилами, легла на камень посреди молчания, совсем одна, больше не девочка, но навеки — их дочь.
В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ СТАРУХА разговаривала со всеми существами, что жили между горой и берегом озера, ибо они подходили к ней без всякого страха, ели с ней вместе растения, семена и плоды, которые она выращивала и собирала. Медведя она больше не видела, хотя и не переставала гадать, как и куда он ушел после того, как — это ей было ведомо — срок его жизни наверняка завершился.
Вот уже много лет, как она перестала подниматься на гору, где остались могилы ее родителей. Зимой ночевала в пещере на острове, удила в проруби рыбу. А с ранней весны и до глубокой осени перебиралась на берег озера и спала на земле или в гамаке, который сплетала из лоз и подвешивала между стволами двух тех же самых высоких сосен.
В дом она больше не заходила. Истлевшие книги, переплетенные в кожу листы бумаги, на которых она когда-то писала, деревянная мебель, давным-давно сколоченная отцом, — все это пошло на костры, у которых она грелась в студеные ночи начала весны и конца осени. Стекло в окне лопнуло, разлетелось осколками по полу. Крыша и стены просели, перекосились, начали протекать, и вот однажды весной она вернулась с острова и обнаружила, что дом рухнул; после этого она стала постепенно сжигать балки и гонт на костре.
Каждое утро она поднималась будто бы из земли, а потом снова ложилась спать, когда закатывалось солнце и лишь звезды светили с купола небес. Зимой у нее было время посидеть среди буков и берез на острове, вслушаться в их перешептывание. Летом она шла к озеру, чтобы омыть старое нагое тело в прохладных
