никакъ не хитрилъ. Въ послѣднее время вся его прежняя вражда къ старухѣ пропала; ея потеря и теперешнее одиночество — заставили Телепнева все забыть. Онъ желалъ бы даже повидаться съ ней, зная напередъ, что Пелагея Сергѣвна приняла бы его очень дурно. Да онъ объ этомъ теперь и не думалъ, а напротивъ, очень во многомъ обвинялъ себя чистосердечно. Борисъ сдѣлалъ надъ собой усиліе какъ распредѣлить свой день, чтобъ онъ былъ наполненъ чемъ-нибудь опредѣленнымъ. Послѣ писемъ онъ былъ на лекціяхъ, потомъ зашелъ въ книжную лавку на Преображенской, подписался на журналы и, вернувшись домой до обѣда, разбиралъ свои книги и пересматривалъ каждую изъ любимыхъ книгъ Софьи Николавны.
Къ обѣду явился Горшковъ и затараторилъ.
— Слышалъ ты, Боря, какой скандалъ здѣсь былъ у Петрова?
— Нѣтъ, не слыхалъ.
— Между собой благородное студентство подралось, доходило до смертоубійства.
— Да, шумъ порядочный былъ, отозвался Абласовъ.
— Ау васъ тамъ въ живодернѣ-то, чай много такихъ же тузовъ, а особенно изъ семиниристовъ, поди буйства-то немалыя учиняютъ?
— Да не на что пить-то, у насъ все народъ бѣдный.
— Ну ужь ты защищаешь своихъ живодеровъ; а здѣсь кого не спроси, всѣ только говорятъ, что самые пьяницы и буяны медики.
— Не знаю, отвѣтилъ не хотя Абласовъ и продолжалъ ѣсть супъ.
— Ну, какъ же ты у барыни-то? спросилъ Горшковъ Телепнева: звала еще?
— Звала, ' проговорилъ Телепневъ, непремѣнно хочетъ, чтобъ я ѣхалъ къ начальницѣ.
— Да, я тебя потащу, и не дальше какъ завтра.
— Была тамъ дѣвица, какая-то Александрина, она тебя знаетъ.
— А, черномазенькая? вертлявая, братъ, дѣвица, наянливая такая, — пристала ко мнѣ такъ, что я чуть не плюнулъ! А супруга барыни видѣлъ?
— Видѣлъ и супруга.
— Каковъ?
— Потѣшный господинъ, все толкуетъ о филологіи.
— Что ты говоришь? А барыня объ чемъ толкуетъ?
— Ничего, она не глупая женщина.
— Вѣдь я тебѣ говорилъ, Боря; ужъ у меня глазъ такой, особенно на счетъ барынь. А вчера я удостоился счастья быть представленнымъ здѣшней герцогинѣ.
— Губернаторшѣ, что ль? спросилъ Абласовъ.
— Самолично, братцы, и получилъ отъ нее полнѣйшее одобреніе.
— Вѣдь это она тогда была въ театрѣ съ Ольгой Ивановной? спросилъ Телепневъ.
— Она, братецъ… Такая великатность въ обхожденіи, что только такъ на театрахъ играютъ. Но такъ какъ я моветонъ, мнѣ и шаркать передъ ней было нечего. А ужъ въ музыкѣ она такъ смыслитъ, что только слюнки потекутъ, когда послушаешь ее сентенцій.
— Что жъ ты къ ней поѣдешь? сказалъ Телепневъ.
— Да ужъ теперь нельзя, братъ, отбояриться. Изволили милостиво пригласить меня къ себѣ на раутъ, и чтобъ я имъ изобразилъ мазурку Шульгофа.
Послѣ обѣда Абласовъ ушелъ къ себѣ, а Горшковъ продолжалъ толковать съ Телепневымъ.
— Вотъ, Боря, говорилъ онъ ему, ты потолкайся, голубчикъ, между татарскими аристократами, это тебя займетъ. И къ барынькѣ почаще ѣзди, она въ самомъ дѣлѣ бабенка умная.
— Да больно ужъ они здѣсь всѣ пустословятъ.
— А ты чего захотѣлъ? Извѣстное дѣло, вздоръ городятъ. Еще за то спасибо скажи, которая не ломается, бонтонъ-то свой не показываетъ.
— Ну, а что у начальницы? спросилъ Телепневъ.
— Да тамъ, братецъ, ничего. Сама-то она важненька, а дѣвчурки хорошія, особливо меньшая.
— Любитъ музыку?
— Ничего. Я ей подъ шумокъ разныя вольнодумныя мысли внушаю: бонтону-то не набирайтесь.
— И что жъ она?
— Ничего. Она потѣшная такая. Всѣхъ учителей и класныхъ дамъ передразниваетъ. И физіи же тамъ есть. А дамы веселаго нрава, особливо одна есть — Бурдонъ какая-то, француженка толстая. Ко мнѣ все съ любезностями подъѣзжаетъ, да я ей говорю: проваливай, мать моя! Но какіе же здѣсь львы губернскіе, просто смѣху достойно. Одинъ все тамъ торчитъ, воротнички, братецъ, носитъ такіе, что въ носъ упираются, и какъ же глупъ, создатели мои!
Горшковъ долго еще тараторилъ. Потомъ онъ предложилъ Телепневу съиграть въ четыре руки, они играли часа два-три, и Телепневъ очень обрадовался этой музыкѣ; съ Горшковымъ тоска его не одолѣвала, и звуки клавишей не раздражали нервовъ. Они перебрали много изъ стараго, играннаго; но Горшковъ не рѣшался, по случаю музыки, напоминать Борису о СофьѢ Николаевнѣ Ихъ отношенія были совершенно иныя, чѣмъ у Телепнева съ Абласовымъ. Съ тѣмъ онъ казался холоднѣе, но въ тяжелыя минуты говорилъ съ нимъ такъ, какъ съ Горшковымъ ему вовсе не говорилось: такова уже была натура Горшкова.
Въ этотъ вечеръ Горшковъ никуда не отправлялся, и до ужина игралъ. Онъ много фантазировалъ, игралъ Телепневу всё, что онъ задумалъ въ послѣднее время, были тутъ и торжественныя мелодіи, и тихіе звуки, и глубокіе акорды, поражающіе свѣжестью новизны и гармоніи.
Въ первый разъ по пріѣздѣ въ К. Телепневъ заснулъ поспокойнѣе. Въ теченіе дня, онъ чувствовалъ меньше тревоги и ѣдкой тоски, чѣмъ обыкновенно. Но все-таки онъ засыпалъ съ мыслію, что завтра начнется такой же день, какъ и сегодня, съ тѣмъ же одиночествомъ, съ тѣмъ же отсутствіемъ заботы и нужды, съ отсутствіемъ горячихъ, кровныхъ интересовъ, а главное — съ отсутствіемъ юношеской жажды жить и гнаться за дешевыми наслажденіями. А въ эту ночь, когда такъ засыпалъ новичекъ, десятки старыхъ студентовъ находили въ разныхт. концахъ города К. эти дешевыя наслажденія, и ровно въ два часа ночи по Преображенской неслась пѣснь, распѣваемая пьяными и хриплыми голосами:
Владѣтель Китая
Смотритъ пошлякомъ,
Если въ чашку чая
Не вольетъ онъ ромъ.
XXVIII
Камералисты-первокурсники по немножку перезнакомились между собой. Между ними образовались, разумѣется, небольшіе кружки. Казенные сибиряки составляли свой мірокъ, симбирцы свой, саратовцы также. Были, разумѣется, и такія личности, которыя со всѣми сошлись и перебѣгали отъ одного къ другому, потѣшая компанію сценами и прибаутками.
Борисъ ни съ кѣмъ особенно не сближался; но чрезъ нѣсколько недѣль, незамѣтно образовался между нимъ и его однокурсниками тотъ легкій полутонъ, который обыкновенно называютъ — товарищескими отношеніями. Ему нравились сибиряки своей первобытной суровостью.
— Пойдемъ къ намъ курить, сказалъ ему разъ сибирякъ съ рьянымъ лицемъ. Онъ, кажется, первый началъ говорить ему ты.
Они поднялись въ занимательныя. Крутая лѣстница, довольно грязненькая, привела ихъ къ стеклянной двери, черезъ которую они вошли въ длиннѣйшій и низенькій корридоръ. По лѣвую сторону его шелъ цѣлый рядъ такихъ яге низенькихъ комнатъ съ окнами, чуть ли не на полу. Хотя эти студенческія помѣщенія назывались занимательными, но заниматься въ нихъ было не легко.
— Вотъ, братъ, у насъ какія палаты! сказалъ сибирякъ, вводя Телепнева въ свой номеръ.
Комната полагалась на шесть человѣкъ. Въ ней не было ничего кромѣ конторокъ и низенькихъ табуретовъ безъ подушекъ. Когда Телепневъ окинулъ взглядомъ всю комнату, онъ легко понялъ, какъ пріятно жить въ такомъ удобномъ помѣщеніи У одной
