изъ конторокъ сидѣлъ какой-то краснощекій, рыжеватый студентъ въ халатѣ и что-то такое зубрилъ, заткнувъ уши. На окнѣ съ ногами помѣщался другой, по лицу непремѣнно сибирякъ, смуглый съ безпорядочнымъ, но чрезвычайно нахальнымъ лицемъ. Онъ былъ безъ галету-ка, въ засаленомъ полотняномъ пальто. Къ лѣвой стѣнѣ приставлены были три табуретки и на нихъ спалъ кто-то, прикрывшись студенческой шинелью.
— Вотъ наше житье-то какое! проговорилъ сибирякъ, указывая на спящаго.
— Да развѣ кроватей не полагается? спросилъ Телепневъ.
— Какъ не полагается? да они внизу въ спальнѣ стоятъ, а спальня заперта весь день. Хорошо еще, какъ изъ занимательной разойдутся, такъ можно вотъ табуретки составить, а то хоть на полу валяйся.
А спавшій тѣмъ временемъ пресолидно храпѣлъ. Часть шинели скатилась и открыла его красное, тоже сибирское лице съ длинными волосами. Не трудно было замѣтить, что онъ спалъ не отъ утомленія, а отъ кой-чего другаго.
— Вставай, Сеничка, вставай! крикнулъ ему сидѣвшій на окнѣ.
Сеничка только повернулся лицемъ и неистово всхрапнулъ.
— Оставь его, проговорилъ товарищъ Телепнева, еще бурлить начнетъ! Пальто всталъ и ткнулъ Сеничку въ носъ папиросой. Сеничка чихнулъ, отвернулся къ стѣнѣ и опять захрапѣлъ.
— Вы камералистъ? рѣзко спросилъ Телепнева сибирякъ-пальто.
— Камералистъ.
— А хлѣбнымъ виномъ занимаетесь?
Телепневъ немножко стѣснился.
— Чѣмъ же васъ угощать, продолжало пальто. Куритель-. ное зелье употребляете?
— Курю.
— Ну такъ угощайтесь; тамъ на окошкѣ папиросы. Сядьте на чемъ стоите, а ноги свѣсьте.
— Намъ житье-то не то, что вамъ баричамъ, сказалъ товарищъ Телепнева. Ты спроси-ка, чѣмъ насъ кормятъ.
— А чѣмъ?
— Да чуть не мертвечиной, драныхъ кошекъ подъ соусомъ даютъ; а то подадутъ тебѣ гамлетъ въ чашкахъ, да и говорятъ потомъ, что гг. студенты ничѣмъ не довольны, а ихъ каждый день, пирожнымъ угощаютъ. А тутъ какой гамлетъ? — намъ мяса давай!
— Вы, дяденька, обратился вдругъ сибирякъ-пальто, говорятъ, богатый баричъ, такъ вы бы вотъ пашу братью — казенщину прикармливали.
— Пожалуйста приходите, господа!
— А мы васъ вотъ еще кваскомъ угостимъ.
— Хочешь пить? спросилъ Телепнева однокурсникъ.
— Хочу.
И онъ повелъ его опять въ корридоръ къ темной площадкѣ, гдѣ стоялъ большой мѣдный жбанъ съ двумя кранами для квасу и воды. Два жестяныхъ стакана висѣли на цѣпочкахъ.
— Цѣди изъ праваго, сказалъ сибирякъ. Телепневъ нацѣдилъ себѣ квасу, который сильно отзывался мятой.
— Вотъ тебѣ, братъ, и все наше удовольствіе!
Пошли они опять по корридору. Въ стеклянныя двери видно было, что творится въ занимательныхъ.
Вездѣ было тоже удобство: кто лежалъ на табуреткахъ, кто на окнѣ. Какихъ-то два юныхъ новичка подняли бѣготню и возню въ корридорѣ. Въ одной изъ занимательныхъ кто-то жестоко пилилъ на скрипкѣ. Мѣсто во всѣхъ отношеніяхъ было не злачно и не прохладно. Темнота и духота стояли въ корридорѣ.
XXIX.
Разговоры на первомъ курсѣ были самаго глупаго свойства, простое каляканье, а если бесѣда оживлялась, то вѣроятно предметомъ ея были какіе-нибудь эротическіе анекдотцы и различнаго рода непристойности, которыя обыкновенно возбуждали общее удовольствіе. Ни у кого собственныхъ интересовъ не было. Даже не оказывалось особыхъ побужденій къ буйству и пьянству; но все-таки ухарство нра-вилось всѣмъ, въ чемъ бы оно не проявлялось: въ скандалезныхъ ли разговорахъ, въ руготнѣ ли инспектора, въ разсказахъ ли о какихъ-нибудь давнопрошедшихъ и славныхъ исторіяхъ съ портными, половыми, и т. д.
Камералисты были все народъ безъ темперамента; качества и художества имѣлись у нихъ мелкаго разбора. Непроходимой лѣнью страдали почти всѣ; но и самая эта лѣнь была мелкаго свойства, раздроблялась на самые ничтожные интересцы.
XXX.
Не прошло трехъ дней, какъ Телепневъ былъ у М-новыхъ, и онъ уже получилъ отъ Ольги Ивановны новое приглашеніе; а наканунѣ Горшковъ повезъ его къ генеральшѣ. Начальница приняла Телепнева безъ особенной величественности. Но когда она убѣдилась въ безукоризненности его французскаго акцента, то сдѣлалась очень любезна. Дѣвицы также обошлись съ нимъ мило, особенно бойкая Barbe, которая сейчасъ же объяснила ему, что онъ долженъ бывать вездѣ уже потому только, что про студентовъ слышны разные ужасы, и онъ этимъ только и покажетъ свое благонравіе.
— Вы вѣдь тоже музыкантъ? спросила она его.
— Плохой.
— И прекрасно. Мы съ вами будемъ играть, а ужъ Горшковъ вашъ, такой ученый, пускай его съ Соничкой занимается. Онъ славный такой, вашъ Горшковъ; но ужъ когда заговоритъ объ музыкѣ, слишкомъ мудритъ.
— Смѣется надъ тѣмъ, что барыни играютъ?
— Ну да, вѣдь нельзя же все одни сонаты разыгрывать; захочется чего — нибудь и легонькаго. А вы пріѣзжайте къ намъ какъ-нибудь вечеромъ, одни, вотъ мы съ вами и будемъ играть.
Генеральша милостиво обратилась опять къ Телепневу и довольно обстоятельно распросила его обо всемъ. Борисъ давалъ ей краткіе, но благовоспитанные отвѣты, и въ результатѣ оказолось то, что генеральша мысленно назвала его; „un enfant de benne maison.“ Телепневу занятно было смотрѣть на Горшкова въ этомъ губернскомъ аристократическомъ салонѣ. Горшковъ былъ полный хозяинъ и не стѣснялъ себя ни въ чемъ. Напротивъ, онъ какъ бы давалъ тонъ; по-французски онъ «не говорилъ — и разговоръ шелъ на русскомъ языкѣ. Онъ свободно переходилъ съ мѣста на мѣсто, изъ комнаты въ комнату, подзывалъ къ себѣ дѣвицъ и хихикалъ съ ними довольно громко, — и все это генеральша прощала ему, вѣроятно, въ уваженіе къ его таланту.
Горшковъ увелъ Телепнева въ залъ и позвалъ туда барышенъ. Sophie очень понравилась Борису. Онъ замѣтилъ, что она обходится съ Горшковымъ съ какой-то наивной короткостью.
— Знаете, что мы устроимъ, сказалъ имъ всѣмъ Горшковъ.
— Что такое? спросила Barbe.
— У васъ тамъ, въ третьей компатѣ, стоитъ старый рояль, онъ еще не дуренъ, такъ вы попросите maman, чтобы его поставили сюда въ залъ.
— И что же тогда будетъ? спросила опять нетерпѣливая Barbe.
— А то, что мы съиграемъ въ восемъ рукъ камаринскую Глинки.
— Какую это камаринскую? спросила Barbe.
— Ай, ай, ай! закричалъ Горшковъ, чуть не во все горло: не стыдно вамъ, Варвара Павловна, вы не знаете, кто написалъ камаринскую? а всякую Fantaisie par Prudan, dédié à son ami Goria вы знаете.
— Ну такъ что же изъ того? сказала, покраснѣвши, Barbe.
— А то, что стыдно-съ, вы русская, вы вотъ меня все срамите тѣмъ, что я по-французски не говорю; такъ это еще не бѣда, а вы вотъ музыку Глинки не знаете.
— Полноте ворчать, m—r Горшковъ, проговорила тихо Sophie и подняла на него свои умные глаза.
— Не буду, барышня! крикнулъ Горшковъ. Вотъ, Боря, обратился онъ къ Телепневу: Софья Павловна такая у меня ученица, растетъ въ музыкѣ, какъ сказочный богатырь, не по днямъ, а по часамъ.
— Ахъ, полноте, прервала его Sophie и зарумянилась.
— Да что, полноте? — скромничать, барышня, не слѣдуетъ, это
