то время как для меня жизнь была сведена лишь к перечню необходимых задач, и если находилось хоть одно несоответствие или отклонение от заданного курса, я начинал паниковать. Как с тобой. Когда мы были вместе, я паниковал, старательно пряча волнение. Разорванные нити, кукла без кукловода. Всматриваясь в глухой московский небосклон, я думал, что по-настоящему кукловод остерегается своих кукол в тот момент, когда оставляет их одних, запирает в ящике после представления; вещь, которая, казалось бы, полностью подчиняется твоей воле, таинственным образом оживает, и в ночи меня посещали те чувства, что оставались непостижимыми в детстве – моё сознание обнаруживало себя среди оставленных без внимания игрушек; осматриваясь, я постепенно понимал, что сам являюсь одной из этих пластмассовых штуковин, которой придётся играть роль спасителя или злодея в дневной игре, придётся терпеть манипуляции, что безуспешно стараются придать моему закостеневшему телу одухотворённость, как если бы я стал взаправдавшним существом. Ты ведь тоже кукла, хотел я сказать Вале, тобой тоже управляют. Но её не устраивали такие объяснения. Факт того, что её жизнь не принадлежит её собственной воле и собственным решениям, оставался непознаваемым для неё; Валя попросту не видела очевидного, что несколько пугало меня: поступать так, как хочешь – это страшно. Ты не знаешь, чем обернётся твоё решение, и, что важнее, это решение обрушит на тебя ненависть тех фигур, что стоят за твоей душой.
Я боюсь жить. И не смотря на это я был здесь, в одной постели с девушкой, которую хотел, которую желал; я поступал так, потому что хотел этого – или же этого хотело нечто, сидящее глубоко во мне – тёмные желания, инстинкты, великая биологическая сила… Единственным, кто мог управлять Валей, был всесильный фатум, и то, назвать подобное фатумом было преувеличением – скорее, это случайность, голос космоса, составить более или менее узнаваемые черты которого со слов Вали, по крайне мере, для меня, было невозможно. Я даже было подумал, что Валя лишь гонится за чувствами, за остротой мироощущения, она как наркоман, только наркотиком являются ожидания, каким может предстать мир в следующий момент жизни, и все эти разглагольствования о Кришне и Брахме служат лишь ветхой теоретической вуалью, скрывающей стихийную жажду по отысканию подлинного основания её существа, некогда разделённого на множество маленьких частиц из-за развода родителей.
До сих пор не могу понять, откуда во мне взялась смелость обернуться к ней и сказать «привет». Безумная смелость, безбашенная. Я пытался вспомнить её лицо, каким увидел его с такого короткого расстояния, но образ расплывался, как предмет, когда подносишь его слишком близко к глазам. Я обернулся и сказал «привет», но сделал это как бы вслепую, наотмашь, лишь бы показать непонятно кому, что я могу познакомиться с девушкой, которая мне понравилась. А ведь в поле зрения Кристина появилась только на несколько секунд, прежде чем сесть за парту позади нас. Этих секунд хватило, чтобы вселить в меня какое-то непробиваемое чувство отваги, сокрушившее мою природную стеснительность и косноязычее. И вот я обернулся. Сказал прошептал. «Привет». Слово-катастрофа. Слово-заклятье. На нём начинаются и заканчиваются разговоры, и повезёт ещё, если между двумя этими пунктами проскочат дополнительные выражения, потому что в противном случае разговор закончится там же, где начался. Привет. Проклятое слово, слово-убийца. Наверное, я не мог вспомнить лицо Кристины в точности именно потому, что память, сохранившая в себе свежесть возникшего сразу после этого чувства стыда, как можно тщательнее оберегала меня от отравляющего действия этого самого стыда, от вида того, каким образом он отразился и запечатлился на лице девушки, которая свела меня с ума. Это лицо, которое я хотел увидеть вновь в воспоминаниях, являлось причиной бесконечных угрызений из-за несостоявшегося по моей вине диалога. Представляю, что она подумала… какой-то мальчик обращается к ней… мальчик! ненавижу… ненавижу, когда ко мне так относятся, судя только по внешнему виду! Да, я не выгляжу на шестнадцать лет. У меня, наверное, писклявый голосок, тихий и противный, но, сука, я же не сужу ровестников только по тому принципу, что они похожи на выродившиеся полуфабрикаты, продукты производства, застрявшие на стадии между заготовкой и окончательным вариантом! И Кристину я не мог судить, хоть во мне проснулась злость, её маленький, ядовитый источник, что уравновешивал преисполненную эмоциями душу толикой ненависти, что немного снижала любовную ценность Кристины в моих глазах. И всё же этот клочок гнева только подкреплял моё волнение. Для любви и ненависти давно пора придумать одно слово, потому что эти вещи раздельно никогда не действуют.
Любовь – просто идея. Чиста, как математический символ, столь же абстрактна. Абстракция как она есть. Больше верится, что сказанное слово обрастает смыслами и значениями, чем само, подобно ядру звезды, испускает во все стороны пучки смыслов. Любовь – синоним слепоты. Обе женского рода. Любовь с её точки зрения, как выяснилось, служила условием самосозерцания, и любовник – это только зритель, лишённый самостоятельного голоса. Представление вне критики. Ни капли негодования. Одно удовольствие. Влюблённая в саму себя, она расширяла свою рану, дабы присвоить себе чужие глаза.
Смерть это как завтрак или сигарета перед сном
Через пятнадцать минут, когда позади осталась и обувная фабрика, и экономическая академия, и какой-то загадочный «автомобильный рынок», который явно что-то значил на сленге местных жителей, вообще всё, что находилось дальше Ворошиловского района, Кристина воспринимала не иначе, как отдалённые, поддёрнутые мистическим флёром территории, будто чудеса глобализации с последующим превращением всего земного шара в карту обошли эти места стороной. Неизведанный край, белое пятно, о котором упоминают вскользь, имея довольно слабое представление об этих местах, далёких, как миф; переход из одного района города в другой означает смену эпох, и так, отправляясь из настоящего, оказываешься в покрытом былью прошлом, столь древнем, что воспоминание о нём уже отдаёт творчеством легенд, баек, это глубокое и тёмное прошлое, где земля ещё может оказаться плоской, солнце пока что вращается вокруг планеты и прочее и прочее, – в общем, через пятнадцать минут Кристина вместе с несколькими ребятами вышла на остановке «ВолГУ» – от неё брала начало асфальтовая дорога, поднимающаяся прямиком к парадному входу в университет, что монументальным исступлённо-белым от солнечных лучей видом знаменовал грандиозный прорыв в лучшее будущее, что ждало каждого, кто войдёт в его просторные залы. Лучшее будущее может подождать. Никуда не денется. Мне туда пока не надо. Денег должно хватить, я думаю. Проверяю кошелёк. Всё нормально, на трусы хватит.
