По ту сторону дороги стоит большой супермаркет, напоминающий гигантскую коробку. Чёрт возьми, напоминающую… он и есть большая коробка. Архитектура примитивных форм сегодня в почёте. Всё зависит от экономики. Благо, это не базар. Здесь всё подчинено порядку и обороту финансов. Я перешла дорогу, пересекла стоянку, на меня чуть не наехал «нисан», бывает, смерть вообще штука обыденная, как завтрак или сигарета перед сном, и зашла внутрь коробки. Прохладно, просторно. Высокий потолок в два этажа. Но обозначение «потолок» весьма условное. Я так говорю, чтобы создать хоть какое-то представление столь скудного интерьера, однако, сам по себе он, конечно, не скуден, а целиком состоит из идеальных отточенных линий. Ведь я нахожусь в коробке. И коробка захламлена: товары быстрого питания, товары для дома, товары для дачи, товары для детей, товары для… Наверху, где, по логике, коробка должна открываться и тем не менее грань глуха, как бетонная стена, сплетения проводов, пересечения опорных балок, ещё висят блестящими кишками гофрированные трубы и ползают вентиляционные шахты. Шахта – занятное слово. С одной стороны, оно плоское, как блямба, с другой – глубокое, врытое, разрытое, уходящее вдаль. Угольная шахта, нефтяная шахта, шахта лифта, шахта вентиляции. Видишь точку, шахта в двухмерном пространстве, вглядываешься – и точка проваливается вглубь, как в сон, двухмерность оказалась ложью, ты не успеваешь заметить, когда плоскость распускается перспективой – уже поздно, остаётся лишь оглядываться на покинутую поверхность, хотя, была ли она на самом деле, – тебя утаскивает внутрь проекции. Стеллажи высоченные. На самом верху уложены обёрнутые полиэтиленовой плёнкой коробки. Снуют работники в синей униформе. Покупатели, как в музее, ходят среди стеллажей, что-то смотрят, даже не притрагиваются к товару, а созерцают его. Как в музее, ага, когда чтобы оценить картину, надо приближаться и отдаляться от неё. Я прошла рыбный отдел, мясной, кондитерский, отдел выпечки, но отдел одежды так и остался недостижимым. Надоело уже. Будто мне в штаны положили комки мокрой бумаги. Идти неприятно – с каждым шагом повторяется это ощущение: кожа трётся о влажную ткань, чешется, я кладу ладонь в карман, пальцы натыкаются на взмокшую подшивку, словно погружаю пальцы в кисель. Повторяется это ощущение. И каждый раз оно пристыжает меня. То же самое, что обмочиться. Надо же. Увлечены созерцанием, эти люди вокруг, и не знают, о чём я сейчас думаю. Даже я не знаю. Сознание как бы разделилось: на одной стороне осталась я, уверенная, что всё в порядке, а на другой, затаённой и мрачной – не потому, что там царят потёмки, а потому, что невозможно вникнуть в происходящее, – действуют неопознанные реакции, становится страшно от одной лишь попытки понять их суть или же прочесть смысл, который они провоцируют на появление и который говорит, что забыть что-либо не представляется и никогда не представлялось возможным, это нонсенс – рано или поздно оттеснённое даст о себе знать – благодаря случаю, например, как сегодня на остановке, но не могу же я скучать по нему («нему» – местоимение как защита против того, чтобы произнести имя полностью, будто оно заклянёт меня, и я не смогу думать ни о чём другом, я стану другой
что была на противоположной стороне той которая изливалась отсутствующим избытком что сгорала в желании и разгоралась вновь как огонь творит себя и буду желать того, что до настоящего момента считала запретным), он ушёл, я затолкала его в тень, оставила позади, однако сама тень осталась со мной и никуда не исчезла, и всё, что было затенено, спало и видело, как настигнуть меня и произвести этот разлом: мы вместе и мне хорошо, мне хочется, чтобы он прикасался ко мне, чтобы моё тело сливалось с его телом – это шептания тени, она обрастает и разрастается, я сама оказалась в тени, окружённая ею, но не причастная ей, саму себя я ещё не вычеркнула, я вычеркнула его, сейчас же он далеко, расстояние – последнее средство против близости, но, и тут я вздрагиваю, нет таких измерений, чтобы высчитать необходимое расстояние дабы покончить с близостью – отдалить её – значит её же разделить, что невозможно, как пронести воду в сито – отдаляясь, я прокладывала бикфордов шнур, я подчинялась близости, чтобы в один момент даль наконец детонировала и взыграла всем своим потаённым спектром. Расстояние и есть близость, чёрт возьми, и сквозь разлом воем несётся бессилие. Я даже не могу об этом нормально думать. Вернее, думать-то могу, но каждая мысль обязательно будет что-то замалчивать, обходить, лгать. Как шахта. Смотришь – вроде плоская точка. Потом проваливаешься, как в сон. Двухмерное оказывается трёхмерным. Позади – поверхность, опора твоего бывшего состояния, оглядываешься – не было никогда такой опоры. Нашла. Длинный стеллаж с женскими трусами. Подешевле и поменьше. XS. Пойдёт. На кассе пробила себе ещё бутылку минеральной воды. В последний момент я запаниковала, решив, что кассирша соберётся выдать какую-нибудь шутку по поводу моей покупки: ведь кому ещё в голову взбредёт с утра затариваться трусами и минералкой? Второй пункт возражений не вызывает, но вкупе с первым выглядит странно. По штрихкоду проскочила красная линия, как лезвие, потом по следующему штрихкоду
пакетик не желаете товары по акции с вас сколько-то там рублей я выложила три сотни и получила сдачей полтинник. Забрала покупки. Запихнула трусы в рюкзак. Выйдя из коробки, глотнула минералки. Жарко. Невыносимая погода. Сегодня же первый день осени. Как аргумент против душного и вязкого воздуха, против горячего асфальта, против плотного и изжигающего света, против закипающих мозгов. Кристина перешла обратно дорогу, уложила минералку в рюкзак. Если бы её сбил «нисан», то всё прекратилось, не нужен был и этот университет, «линейка», собрание первокурсников, «посвящение», а мокрые трусы перестали мешать. Умерла бы – и всё, проблемы решены одним махом. Простое и гениальное решение. Девушка закурила; жар сильнее сгрудился над телом, а голову окружило непроницаемое дыхание накалённого воздуха. Кристина двинулась вперёд, счастливая от того, что август кончился, что ожидание, больше похожее на забвение, ушло; счастливая, счастливая, как тупица или безмозглый придурок, который только и знает, что он счастлив, как первостепенный дурачок, для которого счастье – это вера, и он верит в своё счастье, как если бы на свете существовало лишь оно одно; счастливая, ибо нечто новое маячит перед ней. Это завораживало.
Новоявленные студенты поднимались в сторону университета, как пророки, следующие за очередным откровением; одни о чём-то говорили, смеялись, другие хранили молчание, зацепленные своими собственными размышлениями, глухие и замкнутые.
