сброшенные с вражеского самолёта прокламации с призывом покорно сдаться перед неизбежностью гибели цивилизации с её нагромождением бюрократических институций в жалкой попытке упорядочить и осмыслить то, что не обладает ни порядком, ни смыслом. Погашенные туманом бумаги копятся под лавочками, у бордюров, в лужах превращаются в целлюлозно-чернильную кашу.
Развернулся, прошёл квартал или два и вновь очутился лицом к лицу с.
Раз за разом.
Светает-светает, но никак не сцветёт. В некоторой даже суете не пойму: нахожусь я внутри кафе или снаружи? Хорошенький вопрос, вроде как и на ветру, и капли редкие, но крупные с ветвей набухающей липы капают и капают, а вроде как бы – за окном, пью второй без молока и без сахара, пусто, ночь, только я и моё золотистое отражение по имени Надя – от скуки учится жонглировать лимонами, рисует вспененным молоком лебедя. Полуночники. Влип я, да?
Надо улыбнуться ей, она ведь ни в чём не виновата, но ненавязчиво, или что там у меня по сюжету? Чтобы спасти, мне предстоит повергнуть её в ужас, заставить бежать отсюда. Но сначала нужно её найти: официантка то за стойкой бара, то в световом отражении стекла в квартире, брошенной родителями.
Ох уж эти амбиции следака!
Квартира… здесь есть толика особой степени беззащитности, прикосновения физически более сильных проходят сквозь, и остаёшься только ты одна – Надежда, обнажённая туша, и никуда от себя не скрыться, может, и правда, на следующей странице?
Куда же ты ведёшь нас?
Не ждёшь звонка в дверь, не ждёшь, что на пороге возникнет тот, кто спасёт тебя, унесёт далеко-далеко отсюда, подведёт к краю, откуда зеленью рассыпается мир, реки льются на долины и десять жизней можно просидеть, свесив ноги и разглядывая ущелья, тропки, парящих птиц… так тихо, может статься, что рядом никого. А я тут как тут. Смотрю не отрываясь на тонкую полосочку волос в паху. Ты одна, ловишь грудью беспокойные вздохи, которые не разрешаешь себе ни с кем разделить. Из-за безразличия рушится ощущение последовательности событий. Рутина и будни несчастного поколения готовых форм, покрытых паутиной и пылью, в довесок склеенных липкой лентой, чтобы тут же не развалиться в руках.
А подавала такие надежды…
Какие?
Вот такущие!
Да нет, это, скорее, про твою сестру, с тобой всё с самого начала было понятно. Ты же – ходячая заноза в заднице, всё вечно сыпется из рук. Каждый день после смены хочется сходить с ума, кричать в окно, кидаться белыми крысами с красными глазами, ломать полки, бить спящих десертными ложками…
Всё описанное выше могло бы стать правдой, если бы «после смены» существовало, если бы было куда возвращаться, если бы я на самом деле схватил тебя за руку, если бы мне суждено было быть, а не просто – воображение подыхающей со скуки Надежды.
888
Порой у меня возникает такое чувство, будто время кое-где (в каких-то единичных столкновениях) комкается, как скатерть, заплёванная брызгами супов: борща, рассольника, окрошки и солянки с одной оливкой на пятилитровую кастрюлю. Шагнёшь по складке всего лет на тридцать вперёд или назад: на том же самом месте, перед одними и теми же трещинами на фасаде и дырами в асфальте будут стоять берёза, клён, та же самая девушка с коляской – в очереди за сигаретами, за кофе, она вообще никак не меняется, официанткой всегда будет необычайно высокая строгая женщина, справедливость будет торжествовать на костях врагов, и моргнуть не успеешь, а сам спросишь себя, похожа ли. Но недодумаешь, прервёшься: а на кого «похожа»? Очень похожа… и протянешь ей руку, клён спилили, и официантка новая – Надя. Король мёртв, да здравствует король!
Я не следил за Надеждой намеренно, просто во время своей привычной прогулки из кухни через прихожую в комнату однажды глянул в окно и увидел в чужом – через прозрачный тюль включённый телевизор, там что-то про скрученную кольцом анаконду и мутную воду. Мутную воду. Мутную воду. Как всегда, в одно и то же время ты подходишь к едва прикрытому окну, комната залита мягким нижним светом, безо всякого торопливого стеснения ты разводишь руки и резким движением задёргиваешь шторы. А иногда не задёргиваешь, как и в этот раз.
В поле моего зрения её комната попала почти целиком. Я подмечал, что у себя дома Надя свободна в движениях, нет той скованности и не улыбается по случаю и без, ни одной даже секундочки; сидит скрючившись возле разбросанных листов бумаги и порванного конверта, уже третий раз пересматривает концертную запись Since I've Been Loving You; уткнулась в колени; такая через всё перешагнёт, можно даже не сомневаться. Как же похожа на Тамару, даже тем, как вздыхает, как ложбинка тлеет на шее. С тем отличием, что Надя запуталась. Девушка всё же прикрыла штору, но оставила изрядную щель, через которую я мог наблюдать, как она снимает футболку, с облегчением освобождает грудь от бюстгальтера. Дома она ничего на себе не оставляет, одевается, только когда нужно принять доставку, и тут же раздевается снова. Думаю, она сможет понять всё правильно. Звонок в дверь, лёгкой рукой надевает текучее кимоно и, не глядя в глазок…
888
Свечи, на полу октаграмма, я по центру, в полутьме различимы фигуры, вокруг меня нависли, что-то шепчут, не могу разобрать, голова идёт кругом, штатив, камера…
Положить трубку и вернуться назад куда сложнее. Изъеденные каверной прошлого стены не дают ответов и не желают отпускать. А должны? Мечта: обратиться слухом, свернуться калачиком на груди, нутро которой зарождает голос, повествующий мою псевдоисторию. Эта выходка будет стоить половины аудитории. Перечитала отложенную запись в блоге и поставила в очередь ещё одну:
«Тишина, никто не стучится в дверь, никто не звенит колокольчиками. Подумала: я даже не знаю, как они звенят».
И тут как тут: дзынь! Вполне благостно: дзынь!
– Иду-иду, – кричишь.
Ты откроешь, не глядя в глазок, а там… чёрт побери, кто? Неужели это… на пороге стоял молодой человек в сером драповом пальто три четверти, волосы растрёпаны, неряшливый, шляпа в руке… его дыхание… заходит, ты делаешь невольно два шага назад…
«Но разве он не выдуман тобой?» – думаешь.
А он думает:
«Да, ты на неё похожа. И я на неё похож, я точно так же искал и ждал, и на лице у нас присутствуют её интонации, взятые без спросу, а ещё это вечное выражение ожидания чего-то далёкого».
Настигает, проводит кистью по Надиной щеке, она не может шевельнуться.
Скажи, как можно себя не ненавидеть?
А зачем?
Что «зачем»?
Зачем вообще себя не ненавидеть?
Тебя не существует. Ты – всего лишь персонаж, выражающий мои страхи.
Не отрывая глаз и не моргая, с характерным шёпотом её контур лишается шёлкового кимоно. И только когда он закрывает входную дверь, единственный источник света с кухни очерчивает дрожащую фигуру. Она пропадает в проёме ванной. Он не идёт за ней, разувается, вешает на плечики пальто, кладёт на пол шляпу, затем делает круг по квартире, разглядывая никому не нужные мелочи, отсутствие фотографий в рамочках, детали интерьера, он видел всё это уже множество раз и досконально знал расположение всех предметов в комнате, но никогда ещё – с этого ракурса. Волос с расчёски отправляется в улики. Бельё кружевное и прозрачное, бюстгальтеры без косточек, которыми она редко пользовалась, разбросаны повсюду, на стенах урбанистические пейзажи и графические наброски, написанные с натуры. Куда ни глянь, всюду улицы, глаза, глаза и нагота.
В этих рисунках – твоя обнажённость средь повидавшего виды зала частично прикрывается особой вольностью драпировки, к которой тут же цепляются присутствующие. Образы оживляют в памяти непостижимость твоей статики, они напоминают о том, чего я никогда не видел.
А теперь я здесь, приоткрываю дверь в бледно-зелёную коробку (плитка местами отходит, кое-где держится на скотче, заканчивается и вовсе на уровне головы, выше стена покрашена в белый, на полу удлинитель и подключённая к нему стиральная машина, увенчанная короной из различного рода тюбиков), она в старой чугунной ванне с явными следами ржавчины, выключает воду, трубы сипло скрипят на прощание, вылезает, вытирается махровым полотенцем вдовьего цвета.
Исключительная осознанность: главное – не перескакивать через абзацы, вдумчиво вчитываться между строк, ведь ненаписанное всегда больше написанного. Заложи страничку, отвлекись на секунду, ты всегда успеешь залипнуть на.
888
М. Н.: «как я тебя понимаю».
