желудочков сердца, ювелирно, клеточка к клеточке, вдыхание жизни в плоть… За стеной смакуют сон их нервные соседи. Стужины? Да хоть кто. И снятся им: кому дачки, кому награды и достижения, разума полёты, а Пестиковой снится дуговая сварка в аргоне. Даже бабки ненадолго прикорнули под шорох кинескопов. Пусть спят, им ещё пригодятся силы.
Широко раскрылись глаза – зрачок с иголку – и тут же опустели в лёгком неведении, закрылись: дремота одолевала каждого из них. Саша присел на бордюр. Холод улиц отчасти компенсировала обезразличивающая нетрезвость, всегда немного меланхоличная и соответствующая такой кондиции, что уже далеко не en petit couragé, но и до en grand cordonnier недотягивает.
Наступил новый год и новый день, и псевдоторжественно крутятся вокруг обрывки восприятия хаотичным танцем пёстрых менад. Только-только, кажется, перестали улыбаться маски, голоса шумной компании отодвинулись на второй план, с уст стекли последние обрубленные возгласы и ответы. Ах, как по трезвости мы бываем честны и одновременно несправедливы, и даже жестоки по отношению к нашему дому!
Ничего-ничего, мы – незаконнорождённые – усвоили урок, вцепимся крепко в нить родства, и будет лучше, чем было! По инерции Саша время от времени вскидывал руку победным жестом вверх, туда, куда по общим домыслам должны направляться все лучшие порывы души человеческой. Рá-а-аз так – и вверх! И летит, летит в приспущенную тучу, ракеты полетели, девяносто девять штук; не ракеты, а размякшие от варки сосиски пальцев. В очередной раз вздёрнув кисть, он уткнулся в холодный низкий потолок подземного перехода. На какое-то время забылся и, выпятив пятерню, продолжал двигаться, покачиваясь. Это отражение того-то того-то.
Как только на эти ликие улицы с аллеями, жадно засаженными фонарями, опускается утро, они по-своему преобразуются: чахоточный свет жёлтых фонарей, что падает с высоты парящих дирижаблей, мельчает, но всё ещё не даёт и шанса различить лицо одинокого прохожего, идущего навстречу, приходится смотреть долго, назойливо и слегка исподтишка, чтобы не привлечь внимания, вдруг человеку будет неприятно или это психопат какой, достанет из-под полы молоток и размозжит череп.
На человеке то ли куртка с бахромой, то ли драный полиэтиленовый пакет, не разобрать, к тому же клюквенное солнце – новое солнце – невинно слепит из-за угла, луна подрагивает хрупким полумесяцем над головой, и в голову тут же приходит ещё одна кроткая и очень точная мысль: стой.
Судит по себе, совершенно чёрные глазные впадины и тень от носа скрывают искомый рельеф лица, если бы не капюшон, наверное, можно было бы что-то разглядеть. Что ж, значит, улицы не так уж и пусты, раз кто-то находит в себе силы тащиться куда-то, подумалось ему. Прохожий достаёт коробок, чиркает, но как-то неумело.
Разве это так уж плохо – лежать в кровати и корчить серьёзное лицо, как и сто сорок четыре тысячи кукловодов, мыслителей и творцов, быть в этом неотделимым от священной человеческой натуры? Или, может, уже пора смириться и начинать ждать на бесконечно плоском поле под единственным хилым деревом, пока кто-нибудь с щедростью одарит тебя достаточно плотной верёвкой? А за это время, глядишь, и дерево майское подрастёт, наберётся сил и ветви станут достаточно крепкими, чтоб вздёрнуть паршивую тушу. Город у нас небольшой, все знакомы друг с другом через два рукопожатия – выйдет милое, семейное аутодафе. Просто представьте себе: внимательные напряжённые рожи, делающие вид, что своими ушами, вполне годными на роль пепельниц, они слушают голос Вселенной, пока с кухни доносятся запахи омлета с брокколи и цитрусов; без двадцати пяти, так-то оно так, он отвлёкся вспыхнувшей спичкой, поднесённой под капюшон, сквозь громкий шорох кипящей головки.
– О!
Кто же это остановился напротив и так нагло глазеет?
«Это ты».
«Да, это я».
Я узнаю лицо в отражении сотен пар глаз, оно то самое, что я привык различать во всех лужах, лицо, что поворачивает голову, когда я поворачиваю… последняя целая витрина магазина, я тебя раскусил! Улицы наполняются, а я тоже начинаю пустеть, это определённо радует. Она наверняка ждёт меня дома, укрытая чёрной глянцевостью одеяла, проводящей ток изгибов молодого женского тела. Я никогда не думал, что когда-нибудь буду так радоваться постепенному возвращению в эти безгранично прекрасные границы твоего воображения. Тринадцатым чувством догадываюсь, что за этими декорациями скрывается что-то большее.
888
Всё то время, что я не сплю, я сталкиваюсь с одной и той же действительностью.
Гибель и возрождение цивилизации. Глядя теперь на обломки городской библиотеки, на разрушенные колонны, струпья витиеватых бордюров, грязные ошмётки штукатурки, когда-то бледно-розовой, невольно задумываешься: как мы будем выглядеть в глазах будущих поколений? Через тысячу, скажем, лет. Какой вывод они сделают, обнаружив фрагменты наших идолов?
Обломки интернета, кривые ссылки, забытые богом аккаунты, фразы, брошенные в никуда, и тонны фотографий, которые больше никто не сможет оценить, – бессмысленное эхо человечества, замкнутое в клетке беспредметности, листья без корней, которым не суждено сгнить и напитать собой почву.
Нас не поймут, как не понимаем мы забытые культы Танит и Молоха, самооскопление во имя Иштар и даже несообразность жертвы Христа – certum est, quia impossibile. Поспорят об экономике, об экологии и в конце концов заключат незатейливо, что падение наше вполне заслуженно. Ничего оригинальнее из данной ситуации всё равно не выжать. Какие-то предпосылки, причинно-следственные связи, логические умозаключения суть лишь те же обескровленные слова, можно повторить хоть тысячу раз кряду, всё равно не удастся повернуть время вспять.
«Как оптимистично! Нас некому будет вспомнить!»
Есть люди, что несут на плечах несчастьем переполненные вёдра, машут коромыслом и растряхивают во все стороны бремя своё, получается немного, но это честная работа, к тому же много и не поместится, ведь вёдра размером с кружку, а то и с напёрсток, а с другой стороны, всякая незадачливая капля сразу же наполняет до краёв их истеричное существование. И это всё мы. Вслух фиксируем демаркационную линию между собой и окружающим нас безобразием, чтобы, не дай бог, не спутать, не взять на себя излишек ответственности.
Так они и скажут. Но… главное им всё равно не раскроется.
В просторном зале библиотеки с огромными белыми шторами я тайком прикасался к тебе за чтением «Игры в классики», как бы ненароком опуская руку на колено, затем плавно ступал указательным и средним пальцами по бедру всё выше и выше. Никто этого не увидит спустя сотню лет, никто не услышит тех косноязычных глупостей, что шепчутся в таких случаях на ухо, а без этих деталей библиотека никогда не сможет стать законченной и ожить, какое бы качество ей ни вменили. Именно эту лишённую лоска библиотеку я укутываю заботой, именно ту самую тропинку в зарослях акации и дырявый мост я щепетильно реставрирую.
А ты, ты стала самой тьмой, потенциальной опасностью, притаившейся за каждым деревом, комбинацией всех пугающих и непонятных человеческому уху шорохов ночного леса. Ты могла быть съедена и испытывала страх, равно как могла с коротким рыком впиться клыками в плоть священной жертвы. Ты – за спиной, и ты – сама спина, ты отказ от человечности, от этой нелепой сети тупиковых тропок в бесконечной, лишь природе понятной чаще. Ты делаешь вид, что меня тут нет, несмотря на показательно громкое дыхание, пока бытие очерчивает наш контур снаружи, а сущее наполняет изнутри. В конце останемся только мы – мы как текст, и даже переплетение рук, пишущих судьбу друг друга, расплетётся – истлеют.
Незаконный оборот наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров, оборот аналогов наркотических средств и психотропных веществ, а также незаконное культивирование наркосодержащих растений влечет административную и уголовную ответственность, незаконное потребление наркотических средств и психотропных веществ, их аналогов влечет психические расстройства, расстройства поведения и иные заболевания
