в ней ненужное – стул, например, портьеру, все старые фотографии, негативы и жёсткие диски; стол покосился без одной ноги, стоически держится, на столе спиртовка (серьёзно?), на матрасе, дырявом, залёжанном, просаленном с ног до головы, – шприц (от предыдущих жильцов), даже два. Картина маслом: ах, сидишь себе тоскливою ночью пред полною луной, затянутой вечно серым, стул потрескивает бордовым отблеском, на углях подпекаются ножки и клешни дальневосточного, тут же бордо красное, терпкое, но в то же время лёгкое, ароматы сплетаются, мышцы расслабляются, предвосхищая… каждая пóра обращена к восприятию, и тихо бегут по телу мурашки… хорошо… город тихо погружается в пьянящий сон, но не лично мой, а сон Вселенной!.. Не хватает чуть-чуть, чтобы дотянуться!.. Так всегда… Прошло. Отпустило. Сейчас от стула осталась
лишь, пальцев ног уж не чувствуешь, а значит, обратной дороги нет; дверь изнутри не закрыть, газ не разжечь, воду не пустить, кран тарахтит, скрипит, ругается, а над дверью ещё такое, знаете, окно… ф… фра… фра́муга… правильно – фраму́га, колотый витраж в пылище, паутине Пауковны, чтобы подглядывать двадцать четыре на семь, трещина во внутреннем стекле, осколок стекла между непроглядными прозрачностями. Надо бы попросить другой номер, обменять на тот, что в другом конце коридора и с видом на двор и аварийным балконом… ни души, ни лампочки, узкая полоска обесцвеченного света, все двери заперты, здание выглядит заброшенным, всё заброшено, и сам-то ты…
Саша беззвучно зевнул и вообще, казалось, боялся быть кем-нибудь услышанным, в идеале он мечтал перестать дышать, чтобы его нельзя было обнаружить, когда он оставит своё тело из плоти и крови, способное отбрасывать тень, и дальше пребывать в неведении бесконечных объятий голубоглазой красотки, а сам сбежит из сырого всеобъемлющего плена своей совести и примкнёт к процессии. Наде тоже это на руку, это их совместное желание, химический остаток на дне пробирки. Главное, никаких вопросов, всё и так негласно понятно: принятие без начала и без конца – есть. Отсюда и уходить не страшно, не оглядываясь, ты здесь и сам как дома, ты – половина этого дома, где бы ни парил твой разум.
Пора. Я-наблюдатель переходит границу, и становится духом, и ветром уносится – где штору колыхнет, где лист последний сорвёт с голой ветви, где повалит ржавость рекламной вывески. Мир дрожит так, что волей-неволей совершаешь пространные взмахи руками, чтобы не упасть. Но разве ведомо духу расстояние и до того предельно сжатое? Дух не видит разницы, он везде и нигде одновременно, в каждом переулке, в каждом городе мира, где хотя бы проездом побывал Саша (а Саша побывал везде) и где по чуть-чуть он терял себя.
888
Жильцы припали к окнам, все, абсолютно все. Тычут куда-то над, даже не пытаются приличия ради прикрыть от ужаса распахнутые пасти. Чересчур яркая вспышка озарила двор, пульсирующий гул дрожью пронёсся по девятиэтажности района. Надя поправила очки. Непохоже на салют. Не понимаю, на что они уставились?
Тряхнуло сильнее, посыпались стекла, но звука нет, звука нет, звука нет, будто никогда не было никакого звука, а то, что по недоразумению звалось звуком, теперь стекало по шее тёплыми вязкими ручейками. Это не страх, уже нет. Страх остался на страницах блога.
Беги, беги, беги – не оглядывайся, беги, спотыкайся, падай, раздирай колени, поднимайся, не мешкай, боль – потом, сейчас – беги…
Не успела она повторить про себя эту заветную формулу, как вдруг с чудовищной силой её отбросило в комнату. Мимо, отвешивая пощёчины, пронеслись журналы и какая-то косметика, сама же она впечаталась в веер, но на этом не остановилась, будто саму её, сложенную из бумаги, потянуло штормовым порывом дальше – в ободранный коридор, который от этого разрушительного воздействия стал ещё более ободранным. Перед носом её истерично захлопнулась какая-то по счёту дверь. Лишь тогда Надино тело, будто оторванное от души, застыло в невесомости среди осколков стекла и памяти. Нет, не жизнь пронеслась перед глазами, скорее хаотичное нагромождение разрозненных фрагментов, каждый из которых без какого-либо умысла норовил подмигнуть ей, не дав даже шанса зацепиться за что-то конкретное.
Из-под четвёртой двери подтекала вода, слегка мыльная, она пузырилась по углам, искала себе дорогу к синевой очерченной кухне через проём «hrm». Значит, не с крыши накапало.
К голове прицеплены какие-то датчики. Надя оторвала их без особых усилий. Провода самого разного сечения переплетались, стелились виноградными лозами по стенам и потолку, проникали под обои, в самую их плоть, будто капилляры, они тянулись к лампочкам, что уныло свисали с потолка, чёрные нити подлезали под каждую дверь. Всё указывало на некую взаимосвязь, слабые импульсы тока щекотно ёрзали в сжатом кулаке.
«Вводные данные», – почему-то подумалось девушке.
Главная же ризоморфа ныряла в темноту, пульсировала, будто живая. Оттолкнувшись от стены, Надя скользнула вглубь, поднырнув под доску с предостережением…
888
Дышать нечем, не получается сделать вдох, что-то тяжёлое придавило грудь, но это не мешало ей плыть сквозь пропасть хвойных ветвей, тянущихся оттуда кистей, руки противятся ей, руки изобретают её, а за ними – проблески голодных глаз, я знаю, что им нужно, ты знаешь, что им нужно. Надя плыла до тех пор, пока могла. Вдохнула – густой мрак, будто дым паровоза, пропитал альвеолы и тут же отступил. Тук-тук. С непривычки пришлось жмуриться, ноги тем временем нащупали твердь, а вернувшийся вес показался Наде чрезмерным.
По хороводам листьев на полу можно было догадаться, что снова наступила осень, дул ленивый и в то же время колкий ветерок. Бетонные стены выросли до освещённого холодным синим солнцем неба; чем глубже Надя забиралась, тем сильнее ветвилось помещение и тем меньше шансов было найти дорогу назад. Об этом она и не помышляла. Вот уже стали появляться комнаты, в которые вели не двери, а узкие и длинные проходы. Заглянув в некоторые из них, можно было разглядеть части родительской квартиры, они были пусты, и там тоже была осень, потоками воздуха оттуда выдувало охряно-красноватые хрусталики; в следующих – были семинарские, лекционные аудитории, улицы и тупики, кафе на соседней улице, вагоны трамваев; в каких-то комнатах обитали только одичавшие собаки, которые истошно лаяли, но в то же время не решались приблизиться. Школьные кабинеты с окнами, смотрящими во двор, – что-то уже давным-давно утратившее свою ценность, но независимо от этого продолжающее влачить своё существование на стендах памяти. Наконец она оказалась перед проходом, который был настолько длинным и узким, что не видать ему конца. Листья, пыль, искромсанную бумагу ветром подгоняло туда. Надя не колеблясь протиснулась меж голых стен и поползла вглубь, и вскоре пространства стало так мало, что ей буквально приходилось продавливать себя через породу. Она серьёзно расцарапала грудь и лопатки, но не остановилась. Сначала тихо-тихо сквозь шорох пробился будто бы голос, ещё шажок, и голос зазвучал отчётливей:
«Ты мой укромный уголок, что скрываешь ты, что таишь? Посмотри, почувствуй, как нежно по-матерински я льну к тебе, прими мои ласки и откройся мне. Смелее, ты же и есть я, а я есть ты, а всё остальное – лишнее и невесомое, оно пройдёт и… и вернётся раз, два, тысячу, столько, сколько потребуется, раз – всё вращается вокруг нас с тобой».
То, что ждало тебя в конце, не вызвало ни малейшего удивления. Посреди комнаты стоял штатив с установленной на него камерой. Жемчужина видоискателя привычно манила.
– Современный мир полнится возможностями, – твердит мама. – Если ты не творишь, ты не существуешь, тебя попросту нет.
Позирование. Принятие себя не могло остановиться на этом. Не могло не противопоставлять себя Другим. Меня много фотографировали. Карточки пизанскими стопками занимали всевозможные полки и ящики, откуда падали, не встречая сопротивления, на пол и больше никогда не поднимались. Я ходила босиком прямо по своим собственным снимкам.
Я катаюсь на лыжах, счастливая валяюсь в снегу.
Я за столом перед свечой в полной темноте.
Я плаваю в озере под дождём.
Я выгуливаю дворнягу из приюта.
Мне нравится смотреть на себя и представлять, будто я существую во всех этих измерениях одновременно. Ложусь на снимки, беру любой и оказываюсь там.
