v sedlci
Мы – эхо,
Мы – эхо,
Мы – долгое эхо друг друга.
Р. Рождественский. Эхо любви
Вспыхнули лампы, отодвинув темноту туда, где ей самое место, – за контуры предметов.
– Не будьте столь категоричны, мадемуазель Надя. Он побывал там не единожды, – старик многозначительно мотнул головой в сторону улицы.
– Кто? – девушка обнаружила себя за тем, что ползала по полу на карачках и собирала разбросанные бумажки.
На глаза попались цыплячьи карты – смахнула с глаз долой: к чёрту. На мне – плиссированное чёрное платье от Фортуни, перетянутое тоненьким ремешком под грудью (видела такое на фотокарточках столетней давности), высокие перчатки в горошинку, прямо поверх которых были нацеплены на пальцы чересчур большие вульгарные кольца с молочными опалами. Вздорная танцевальная музычка гулко сочилась из надраенного до блеска медного рожка граммофона. Кофейня заметно расширилась, столов стало раз в десять больше, безупречно сервированы – сияют хрусталём и серебром, но всё так же безлюдно. А в голове эхом разносится: «Как это оправдать? Как это оправдать? Как это оправдать?»
– Это не так уж просто обернуть в слова, – он отхлебнул из беленькой фарфоровой чашечки в едва приметный золотистый узор (явно не из местного арсенала), которую держал, вальяжно оттопырив мизинчик.
– Где я и как сюда попала?
– Предположу, что вы таки заглянули в первую дверцу. Легко предполагать, когда известен сюжет. Неужели вы не узнаёте свою кофейню?
– Она не моя, – встала, отряхиваюсь.
– Вот скажите, почему бы вам просто не пойти домой, раз вы не верите, что вы новая Хозяйка? Да какая вам разница, ну? Глядя со стороны, особенно если исходить из контекста, кажется, что это вполне оправданный поступок.
– Я, может, просто не хочу уходить. – Болезненная усталость властвовала над моими движениями, будто меня накачали чем-то.
– Конечно, конечно, вовсе не потому, что вам некуда идти. Ваше компульсивное желание не ведёт вас прочь от прошлого, нет-нет. Но разговор не об этом, вы очень даже правы, что не стремитесь покинуть шахматное поле: это в лучшем случае неинтересно, а в худшем – бессмысленно. Оттуда попросту не возвращаются. По крайней мере теми, кем были до. Точно так же для игровых фигур за краем доски ничего нет.
И снова: «Как это оправдать? Как это оправдать? Как это оправдать?»
– Что вы имеете в виду? – зачем-то продолжаю разговор.
– Я в восторге от вашего неприкрытого любопытства, – старик вёл себя вульгарно, будто диалог не начался только что буквально из ничего, без каких-либо прелюдий. – Чему быть, того не миновать! Возьмём в качестве примера эти бумажки: в силу особенностей бюрократического механизма наш так называемый следователь вынужден коллекционировать «улики», плодить так называемые отчёты, чтобы как-то зафиксироваться относительно… относительно того, что он там пережил. Бумажная волокита – невысокая цена за шанс выглянуть из пещеры, согласитесь. Голову бедняги в чернила макнули, вот теперь и приходится избавляться от их избытка таким нехитрым путём.
И снова: «Как это оправдать? Как это оправдать? Как это оправдать?»
– Простите, мне пришлось разбросать эти послания. Они же адресованы вам? – за что-то извинилась.
Надя уже была готова вновь лезть под стол, но Суфлёр её остановил.
– Может, мне, а может, и нет. В любом случае теперь они совершенно ни к чему. Распоряжайтесь по своему усмотрению. Тут на полу им самое место. А что касается вашего прокола со вскрытием и рисунком, знаете, мы частенько заблуждаемся насчёт одной простой штуки: вокруг постоянно случается множество событий, которые мы не в силах объяснить, но это и не нужно! Представьте, Надежда, что окружающее нас пространство – это однородный газ, состоящий из элементарных частиц, которые сталкиваются друг с другом с некоторой вероятностью, образуя атомы, молекулы и более сложные связи.
– Я не совсем вас понимаю. – Это правда.
– О, это лишь очередная загадка про кота на клавиатуре: какова вероятность, что кот случайным образом напечатает, скажем, «Фауста» без единой ошибки? Точнее, сколько коту понадобится времени, если допустить, что он ничем не ограничен? Куда больше пятидесяти лет, да? – затрясся со смеху старик.
– Но как, по-вашему, кот должен это сделать? У него же лапки, это во-первых. А во-вторых, я не уверена в правильности постановки вопроса.
– Согласно современным научным представлениям, возраст нашей Вселенной около 13,8 миллиарда лет. По крайней мере так принято говорить. Этого недостаточно, чтобы котик написал книгу, верно. Плюс к тому Вселенная постоянно расширяется, галактики отдаляются друг от друга, созвездия рассыпаются. Слова быстрее теряют смысл, чем печатаются, как вы сказали, лапками, и рано или поздно погаснут все без исключения звёзды, чёрные дыры иссякнут, планеты и луны обратятся сначала в пыль, все так называемые мемы выйдут из моды, а затем и то последнее растворится в ничто. Это естественное завершение всякой упорядоченной системы в условиях растущей энтропии. Но вот что интересно: таким образом мы возвращаемся к началу нашего мысленного эксперимента – в состояние разряженного газа, где с некоторой вероятностью элементарные частицы сталкиваются друг с другом. Понимаете, куда я клоню? В условиях безграничного пространства и безграничного времени вселенные будут возрождаться и погибать несметное количество раз. Свет гаснет и зажигается вновь, как и всякая смерть завершается рождением. Вопрос лишь в том, что есть незримый нами котик.
– А какое вам-то дело?
– Вам? Нет, Надежда, не «вам», а нам – отныне это касается всех и каждого.
– Почему вы вечно недоговариваете?
– В этой истории имеется некоторая несостыковка, и вам очень точно удалось её описать: нам вечно что-то недоговаривают. Но должно ли быть иначе, я к тому, что вдруг это мы сами всё усложняем? Вот этот ваш рисунок – это ведь наверняка просто совпадение, случайность. И череп этот на верхней полке: в нём нет камеры, он собой ничего не символизирует.
– Как вы узнали про череп?
– Точно так же, как и протокол о смерти. Ну, не строили же вы себе иллюзий, будто… ну, сами понимаете.
– Признаюсь честно: не совсем…
– В протоколе речь идёт лишь о ничтожной части вас, как и в завещании, – всё описанное там не более чем груз, который необходимо сбросить, чтобы обратиться к вечной лучезарности. Это большая работа.
– Вы бредите, – рассмеялась девушка.
– С кем не бывает!
– Я, честно, не понимаю, зачем продолжаю разговор.
– Вы не можете не продолжать, или вы и впрямь считаете, что кот не сможет, пройдясь по клавиатуре, пожелать вам спокойной ночи? Что это такое уж статистически невероятное событие?
– Дело не в вероятности, – упёрлась Надя, отчего-то ей важно было вскрыть абсурдность ситуации. – Допустим, вы отыщете того, кого хотите, но разве научитесь вы говорить по-кошачьи?
– Что? – удивился старик, вспорхнув бровями.
– Клавиатура…
– Клавиатура?
– Даже если принять ваши условия на веру, важнее окажется раскладка, именно она определяет, что и как будет написано, а не кот.
– Язык, значит? Гарантий, что мы будем услышаны и поняты, у нас, увы, нет, вы правы, зато есть… – в этот момент старик многозначительно посмотрел на севшую напротив девушку с растрёпанной кипой бумаг в руках.
– Я? Что это значит?
– Поймите, Надежда, я лишь одно из крошечных звеньев той воли, что стремится сломить скорлупу прагматизма, абсолютно незначительное звено. Мне известно не намного больше вашего, а понятно и того меньше, лишь текст, который вы произнесёте и который вы забудете.
– А я вам зачем?
– Я мог бы сказать, что вы лишь ещё одна петелька в игре, но это не так.
– Заложница? – предположила Надя.
– Нет, что вы, – рассмеялся он. – По правде говоря, будет правильнее сказать, что мы ваши заложники. Вспомните первый раз, когда вы посетили это заведение. Не упускайте ни одной детали, ни одного душевного порыва. Дайте угадаю: сам факт наличия кофейни стал для вас сюрпризом? Как будто её никогда тут и не было… Вы не задумывались, почему посетители так удивляются, обнаружив здесь именно вас, Надежда? Даже ваш верный слуга в моём лице. А кто-то угрозами, насилием выгоняет вас отсюда. Дело в том, что мы никогда не видели вас, точнее, мы вас не помним, понимаете?
– На самом деле нет. На самом деле
