с благополучием других арестованных. Отказывается арестованный отжиматься, ползать по полу, читать вслух уставы, заставляют делать то же самое всю камеру или устраивают камере иную «веселую жизнь», обязательно связав ее с поведением строптивца. Никто не может противостоять такому коллективу, и дело даже не в побоях, которые, всегда следствие воспитания через коллектив. Дело в другом: сидящий в каждом срочнике коллективист не позволяет ему не выполнять то, чего от него требует караул, каким бы издевательским это требование ни было. Именно этого опасался Веригин и именно этого он избежал, попав в одиночку. Так, во всяком случае, он считал.
Когда прошли первые минуты пребывания в одиночке, Веригин вдруг понял, что на гауптвахте действительно нет одиночных камер, а то, куда он попал, в других местах называется карцером.
В камере был бетонный сырой пол и ни намека на табуретку или нары. Впрочем, Веригин это знал. В общих камерах нары были, но они на день пристегивались к стенкам и опускались только на ночь для сна.
Правда, в камере имелось одно преимущество. В ней был унитаз, чего не было в других камерах, где оправка превращалась в очередной тренинг.
Веригин стал ходить по камере и шепотом читать стихи:
Мой дядя, самых честных правил,
когда не в шутку занемог…
Уже через несколько часов он был готов, если бы ему предложили, перейти в общую камеру… Стихи не шли на ум. Ноги ныли, сесть было негде, поскольку унитаз был вделан в цементный пол. Тут он вспомнил позы зэков, собиравшихся у пивного ларька в поселке. Они курили, странно сидя на корточках… Он попробовал сесть так, стало немного легче…
А за железной дверью шла жизнь губы… Ходил выводной, кто-то принес ужин, началась его выдача. Затем все смолкло. Потом в общих камерах стали проводить импровизированные проверки.
– Иванов, – слышалось оттуда.
– Здесь, – отвечал не по уставу Иванов.
– А куда ты, на хрен, денешься…
И так дальше. Проведя проверку во всех камерах прокричали:
– Отбой.
Все стихло.
И тут Веригин понял, что на арестованного, чтобы вывести его из себя, можно воздействовать двумя способами: активными и пассивными. Он слышал ранее, что на губе могли забыть покормить кого-то… Видимо, его не только забыли покормить, но и забудут дать воды, а еще забудут дать деревянный щит, чтобы он мог спать хотя бы те шесть часов, что дают спать губарям… Теперь он понимал, что и хозработы, и уставы, и строевая подготовка не для него… Его просто нет на гауптвахте… Его забыли, и это было, наверное, то, о чем говорил Топчан. Забыть могут только на такой, полковой губе…
Была глубокая ночь, когда к дверям его камеры подошел начкар:
– Просьбы? – спросил он.
– Никак нет, – заорал Веригин, в котором проснулся дух сопротивления.
– Так и должно быть, – равнодушно отреагировал на это начкар, и шаги его стали удаляться по коридору.
Веригину случалось спать стоя. Многие, кто тянул службу в караулах по принципу «через день на ремень», могут это делать. Однако опыт спанья стоя не был пригоден в одиночке с сырым полом. И Веригин попытался приспособиться. Он взялся рукой за проходящую через камеру трубу, сел на корточки и пытался заснуть. Конечно, поспать ему не удалось, но иногда он проваливался в какое-то жуткое, без сновидений, забытье.
Утром ему дали кружку воды. Он ждал, что его покормят, но этого не случилось.
Тогда он стал ждать смены караула, но со сменой ничего не изменилось. Его по-прежнему «не было на гауптвахте…»
Без пищи и возможности нормально поспать или полежать Веригин продержался три дня и понял: еще через день он может сойти с ума, тем более что на четвертые сутки на охрану должен был заступить начкар, который принимал его.
Веригин стал стучать в дверь и, когда выводной подошел к волчку, попросил, чтобы он пригласил начальника гауптвахты. Начальник появился почти мгновенно.
– В чем дело? – спросил он через двери.
– Я не могу говорить об этом при выводном, – ответил Веригин.
– Не можешь – не говори, – сказал прапорщик и двинулся было к выходу, но Веригин произнес:
– Дело касается старшего лейтенант Абрамова.
Прапорщик остановился и посмотрел на выводного. Если бы его не было, он мог плюнуть на просьбу Веригина, но был свидетель, и Помогайло, отослав выводного в дальний угол коридора, открыл дверь.
– Что ты хотел сказать старшему лейтенанту Абрамову?
– Это я скажу ему самому.
– Это ты скажешь мне, иначе я ничего ему не передам, мало ли сачков, которые, чтобы избавиться от наказания, будут придумывать…
– Ко мне, когда я был в самоволке, подходил один грузин…
– И что?
– Он мне кое-что предлагал.
– Врешь.
– Он дал телефон, если я надумаю…
– Давай номер.
– Нет, номер я дам только Абрамову…
Веригин рассчитал правильно, даже попытка вызвать врача для него могла закончиться безрезультатно, но в данном случае Помогайло не мог проигнорировать просьбу арестованного.
Прапорщик вернулся через пятнадцать минут. Он велел дать Веригину попить и привести его в свой кабинет, где его ждал оперативный уполномоченный особого отдела старший лейтенант Абрамов.
– Вы хотели меня видеть? – спросил Абрамов, поднимаясь со стула и подходя к радиодинамику.
– Да, – ответил Веригин.
– Для чего? – спросил Абрамов и повернул регулятор громкости до предела…
– Я хотел вам сказать, – тихо произнес Веригин, – что я отказываюсь выполнять наши договоренности, если вы не выполняете свои.
Абрамов подошел к телефону и стал куда-то звонить, потом он сказал:
– Сейчас сюда придет врач, скажешь ему, что у тебя странно бьется сердце, несколько раз нормально, а потом ускоренно… А также у тебя болит за грудиной… Вот здесь, не перепутай…
Спустя четверть часа пришел доктор. Он измерил давление, послушал пульс, выслушал жалобы Веригина и резюмировал коротко:
– Необходима госпитализация….
Покидая стены гауптвахты, Веригин с внутренним злорадством видел растерянные лица начальника караула и Топчана. Это принесло ему некое моральное удовлетворение.
– Отдыхайте, – сказал ему старший лейтенант Абрамов перед дверьми санчасти, – я зайду посмотреть и поговорить, когда вам станет лучше…
В детстве Веригин много читал. Он вспомнил принца и нищего и подумал, что, наверное, так же прекрасно чувствовал себя принц после злоключений на лондонском дне и возвращения во дворец. Он лежал на чистой кровати в санчасти, забыв, что где-то есть гауптвахты, дисциплинарные батальоны, тюрьмы.
Для мавра, жителя пустыни Сахара, рай – это место, где много воды. Для Веригина раем казалась санчасть. И все было бы хорошо, если бы почему-то не болела дико голова и не саднили почему-то обожженные руки. Но бог с
