У нас был старый тарахтящий проигрыватель, который отцу достался от деда. Читал Гете в обеденный перерыв, пока грыз горькие фисташки и наткнулся на пассаж про алхимиков – обвиняющий и саркастичный. Но все равно воспринял это как знак, что я на верном пути. Тем более моя цель не касается целительства, как бы кощунственно это ни звучало. Я ученый, а не лекарь. Увы, я далек от Парацельса 81.
«Алхимии тех дней забытый столп,
Он запирался с верными в чулане
И с ними там перегонял из колб
Соединенья всевозможной дряни.
Людей лечили этой амальгамой,
Не проверяя, вылечился ль тот,
Кто обращался к нашему бальзаму.»
Кто-то звонил мне вечером и жарко дышал в трубку. Я так и не понял кто это.
Все больше понимаю, что поэзия возвышеннее прозы. Порой гораздо сложнее воссоздать целый мир в десяти строках, как это делает Каденас 82 или Лорка. Дуновение южного ветра, шум водопада, теплое дыхание женщины, экзистенциальный страх потерять себя – и все это в нескольких четверостишиях. Самая сердцевина искусства. Если бы мне сказали, что я больше никогда не должен читать романы – я бы выжил. Если бы услышал тот же ультиматум про поэзию – тут же попросил вручить мне нож поострее и не думая, приставил бы его к своему запястью. Или даже к горлу. Так можно умереть быстрее.
Ко мне пришел расстроенный Пьетро и попросил налить ему бокал красного вина.
– Что случилось? – спросил я взволнованно.
– Мне снова отказала девушка, – грустно сказал он и сделал неумелый глоток. Как ребенок, первый раз пьющий в тайне от родителей.
– Кто-то на кафедре? Аспирантка?
– Да неважно, – отмахнулся он, – мне кажется, что я женюсь на первой же девушке, которой я понравлюсь. Мне уже тридцать, Карлос. Я устал быть один.
Существует ли более глупое обещание? Бедный Пьетро, у него слишком большое сердце, ему всегда недостаточно любви. Не всем дано пить сладкий нектар одиночества с подобающим случаю удовольствием. В глубине души я обрадовался, что победная мягкость и нежность души миновала меня.
И все же я не стал сообщать ему, что после вчерашнего фильма Кесльевского я нашел очередную любовную записку в кармане своего пальто. Все еще не могу понять, кто это. Почерк хаотичный, но это ничего не проясняет: и Ева, и Анна-Мария натуры холерические.
Обедали с Густаво. Заметил, что у него горят глаза. Такого с ним почти не случалось после того самого.
– Ты что, в кого-то влюбился? – спросил я шутливо.
Но он так посмотрел на меня, что я тут же устыдился своего вопроса.
– Мне пришло письмо, – сказал он и положил на стол передо мной кремовый конверт безо всяких надписей сверху.
– От кого же?
– От нее, – и выжидательно посмотрел на меня, как я на него, когда рассказывал про философский камень.
Любой бы понял, кого он имеет в виду.
– Но Густаво…
– Сам посмотри.
Я осторожно вынул из конверта тонкий листик и принялся читать. Не помню все дословно, но пробую максимально точно пересказать.
«Мой дорогой Густаво, мой нежный ангел, каким-то чудом пришедший в мою жизнь. Я пишу тебе из такого места, которому еще не придумали названия. Я не могу описать тебе его, ибо это противоречило бы всем законам природы. Мне бы просто не позволили этого сделать. Я просто хотела, чтобы ты знал, что я тебя ни в чем не виню. Ты совсем не виноват в моей смерти, ты чище снега. Это было мое собственное решение. Я становлюсь призраком – одним из тех бесплотных существ, что висят на дереве как паутина в лесу самоубийц, а ты мой паук, запутавшийся в ней. Я знаю, что прихожу в каждый твой сон. Я вино на твоих губах, я весна в твоем сердце, ласковое дуновение ветра на твоей щеке. Не позволяй крепким пальцам меланхолии сцапать твое сердце – оно принадлежит мне одной.
Твоя Мэри»
– Оно, конечно, слишком личное, – смутился Густаво, – но я дал его тебе, чтобы ты убедился. Он смотрел на меня с безумной надеждой, словно прикидывал, смогу ли я ему поверить, если даже сам себе он верит не до конца.
Но я-то знал этот почерк – витиеватый и аккуратный одновременно. Длинный хвостик «п» и округлое «о». Это был почерк самого Густаво. Мне стало страшно за него, но я ничего не смог сказать. Просто кивнул, словно прощая его за эту слабость.
В десятом веке в Куре во время сноса старого квартала была найдена закрытая комната, стены и потолок которой, скрытые от посторонних глаз, чудом выстояли. Над запертой дверью была надпись, говорившая о том, что дом когда-то принадлежал Джабиру Аль-Суфи.
Комната была пуста. Лишь пыльная колба стояла на иссохшем столе, да квадратный брусок, густо покрытый пылью, валялся под столом. Когда брусок подняли, пыль осыпалась с него, и он загорелся ровным металлическим блеском. Брусок был золотым и весил более килограмма. Он был торжественно привезен в Багдад. И ни у кого не возникло сомнений, что золото это сделано Джабиром.
Вот и у меня нет никаких сомнений.
Смотрели «Забриски Поинт» 83 в Грютли с моими аргентинскими друзьями. Еле вытерпел фильм – он показался мне слащавым, а знаменитая финальная сцена со взрывом переиграна, свобода хиппи унизительна. Друзья спрашивали меня, когда я наконец обзаведусь девушкой. Шутили, били по плечу и хвастались своими романами. Правда, Элио недавно расстался со своей женой-немкой – и плакал у меня на плече, напившись абсента. А у Марчелло давно погасли глаза, после того, как он женился на Эсе. Мне не кажется, что брак делает его счастливым. Ну и Фабио бегает за каждой юбкой, вчера он всех девушек в кинотеатре мазнул своим взглядом. Они замечательные люди, но в любви все неудачники. Как и большинство из нас. Как мои родители, расставшиеся еще в моем детстве. Как дядя Педро с женой, которую он поймал на измене. Как большая часть героев в кино. То же может случиться с моей дорогой сестрой – именно поэтому я так боюсь за нее. Мы просто не умеем любить – или моногамная любовь просто миф, ошибка природы, насильно навязанная нам и меняющая всю парадигму жизни с ее бесплодными ожиданиями в худшую сторону. Все это пантомима, бездарная пантомима.
На работе стали что-то подозревать. С задачами, которые мне дают, я справляюсь слишком быстро, а потом все оставшееся время трачу на изыскания и опыты, оставаясь допоздна. Но сегодня напарник – рыжий, несчастный и растрепанный – спросил меня:
– Почему в твоем шкафчике столько реактивов олова и свинца? Разве мистер Максвелл задал нам что-то новое?
– Зачем же ты лазил в мой шкафчик? – спросил я, еле сдерживая бешеный прилив злости.
– Он оставался открытым… Прости, просто меня так это удивило.
Тут я вспомнил, что вчера ушел из лаборатории после двух часов ночи. Меня шатало от усталости, голова раскалывалась, и я вполне мог забыть закрыть шкафчик. Впредь надо быть аккуратней. Всегда помнить о первой заповеди.
Наконец понял, кто посылал мне эти любовные письма. Мог и раньше догадаться. Когда девушка влюблена, в ее взгляде появляется поволока, мечтательный флер. Видимо, она не могла больше ждать и решила, что пришло время признаться.
Это произошло после сеанса в киноклубе. Мы, как всегда, шли все вместе до остановки: мысленно я все еще был в финальной части «Декалога», потому почти не участвовал в разговоре. Смотрел на нити золота
