свой телефон и ответила. Да, сказала она, завтра самолет, в Домодедово, на такси, ночью аэроэкспрессов нет, да оплатят, да, метро «Достоевская», однушка пока, с ремонтом, кажется, душевая кабина, всего две станции, да какая разница, командировок много, первая уже в декабре, да, повезу малолеток в Сингапур, знаю, закупилась вентиляторами, не нужна мне шляпа, кепки фирменные, не надо высылать, не забуду, привезу, список напиши, а лучше сфоткай и пришли, я постараюсь, если разрешен провоз, ладно, обсудим, мне надо обустроиться, сейчас нет, переведу на следующей неделе, у тети Кати займи… Значит, ее завтра уже не будет? Я не успел понять, что чувствую, Элина бросила телефон в сумку к ключам от всего и пошла в другую сторону. Ее широкие плечи ссутулились. А может, всегда так было? Я забрал свой раф и выбросил в мусорный бак. А мог бы просто поставить рядом.
Я купил себе трое трусов за пятьсот девяносто девять и пять пар носков за девятьсот девяносто девять. Я молодец. Мысленно вычеркнул из списка дел эти важные пункты. Я знаю, как справляться с этой жизнью. Трепещите, «Лужники»! Не нужны мне твои советы, Антон!
Волна благодати накатила. Не знаю точно, что это. Но что-то хорошее, чего я раньше не чувствовал. И в порыве души или что там у нас я написал Элине: «Прости меня и будь счастлива!» Кажется, я прослезился от пафоса и благородности момента. Не знаю, что это, но маска увлажнилась. Я шел к Толику в клуб. Я чувствовал, что смогу теперь все, что угодно. Даже справиться с импровизацией! А всего-то купил трусы. Но казалось, что покорил Монблан. Или что-то подобное. Не Эверест, пониже. Телефон просигналил. Сообщение от Элины: «Сдохни!»
Справедливо.
В клубе у Толика я забыл про Элину. Полутемное помещение, с грязью и крошками на полу, пыльными диванами успокаивало меня. Такой олдскульный стендап из телека моего детства. Уборщица, простите, мастер чистоты и мама Дикого, только приступала к работе. Я глянул на ведро и тряпку. Едва ли этим можно вымыть хоть что-то. Но и чего можно ожидать за ту зарплату, что она получает? «Комедия» – для идеалистов. Маленькая полукруглая сцена, старые прожекторы, тяжелая пыльная и сальная штора. Мне она нравилась, несмотря на то что провоняла креветками и потом с ладоней. Эту штору Толик выкупил у нового сценографа государственного музыкального театра. Сделка была тайной и темной. Этот сценограф долго не продержался. Кажется, его уволили за растрату бюджета. Или посадили. Но точно уволили.
Толик любил это место. А я любил Толика. И никакие крошки не заставят меня поморщиться, хотя это и так невозможно.
Толик мог бы уехать в Москву или Питер, управлять крутыми заведениями. Но он оставался тут. В этом прокуренном еще со времен, когда можно было курить, помещении. Ходил по блошиным рынкам, покупал всякий хлам, который даже женщина с синдромом Дауна и пьяный пограничник у себя не поставят. Они ему и продали пару светильников и пресс-папье в виде печати партии, которую Толик поставил у себя на столе. У него, как у конферансье, был свой столик за кулисами. Не сильно далеко, так, чтобы его можно было увидеть из зала. Каждые полгода его стол обрастал все новыми предметами. Появилась теплая лампа, скатерть с бахромой, вазочка со сколом, продавленное кресло.
Как-то Толик нашел на помойке ковер. Он попросил меня помочь перетащить его в клуб. Мы всю дорогу радовались удачной находке. Я радовался за Толика. Так я думал о том, чтобы скорее помыться и постирать одежду. Когда развернули ковер, на нем, как в очень плохом кино, оказались следы коричневой крови. Не просто капля из носа, а такое месиво, будто кто-то резал на нем свинью. Причем кто-то неопытный. Чем-то очень тупым. Но Толик решил, что ковер слишком хорош, чтобы выбросить. Отдавать в химчистку не рискнул. Он почистил его как мог во дворе клуба, высушил, а потом мама Дикого пропылесосила, и теперь ковер лежит под одним из столиков в первом ряду. Отлично вписался. Главное – не смотреть на него со сцены. Под определенным углом и при определенной фантазии можно многое увидеть.
– Тамара Егоровна, может, постирать уже эту тряпку? – сказал Толик. – Я ж машинку вам установил.
– Толя, проще сжечь эту богадельню.
Так и заканчивалась коммуникация начальства с подчиненными. Но Толик не уволит ее. До самой смерти. Его.
Я прошел к сцене. Толик выставил треногу с круглой лампой. Я не имел понятия, что говорить. Всего три минуты. Целых три минуты. Долгих и тягучих. Нет ничего хуже неподготовленной импровизации.
– Мотор, – сказал Толик и нажал кнопку на телефоне.
– Привет! Я Йалка Симонов. – Я сделал паузу, не знал, что сказать. – Я не знаю, как шутить. Все мои записи пропали. Это, кстати, забавная история. Моя бывшая… Да, у нуоли могут быть бывшие. Так вот, моя бывшая выбросила все мои вещи, предварительно разрезав их на маленькие кусочки, чтобы я даже не думал их починить. Я прямо вижу, как она, как ребенок на продленке, скрупулезно вырезает снежинки из моих трусов. Это был тяжелый год. Хотя он еще не кончился. У сценаристов это называется путь героя. В конце должен быть хеппи-энд. Жду конца. Не буквального. Хотя моя бывшая желает его мне…
– Так, стоп, – сказал Толик. – Память переполнена.
Толик копался в телефоне, а я думал о том, что сказал. А главное, зачем.
– Слушай, пусть она хотя бы комп новый купит.
– Она мне оплатила Медвога, – сказал я. – Боюсь, потребует вернуть бабки.
– Ну ты и лузер.
– Ага.
– Кажется, все, – сказал Толик, ставя телефон на подставку. – Мотор!
* * *
После нескольких дублей мы закончили съемку. А мама Дикого закончила уборку. Мало что изменилось. И сказала, что лучше б я анекдот рассказал. Про евреев или про Новый год. И рассказала сама. Мужик в новогоднюю ночь ставит табуретку и накидывает веревку на люстру. Вдруг распахивается дверь и вваливается пьяный Дед Мороз, усаживается на диван, смотрит на несчастного мужика и спрашивает, чего это он там делает. Мужик отвечает – неужели непонятно. Дед Мороз подумал-подумал и сказал, что, раз мужик все равно на табуретке, пусть хоть стишок расскажет. И расхохоталась так, будто не сама его рассказала. Акробат умер на батуте, но еще долго продолжал радовать публику.
Мы выбрали самые приличные три минуты, я заполнил анкету, отметил, что готов к переезду. Зачем я это написал в примечаниях? Отправил. Я многого не ждал или все-таки ждал. Такими фразами обычно стараются защититься от неудачи. Вернее, от последствий неудачи.
