когда мать упоминала о своем сенсационном знакомстве с Элвисом, а это случалось нередко, Мими вспоминала случайно услышанный телефонный разговор. «Как обидно, что Джулиан так красив и может выбрать любую понравившуюся девушку, – говорила мать кому-то из подруг, – а Мими, спаси ее господь, такая невзрачная дурнушка. Кто на нее позарится? Ей придется искать работу». Слово «работа» звучало в ее устах как «проказа».
– Ты должна мне помочь, Мими, – сказал Джулиан.
– Не знаю, – ответила она. – Разбирайся сам. Мне надо писать сочинение. За меня его никто не напишет.
– Я уже разобрался! Я хочу играть в бейсбол. Я умру, если не смогу играть.
Джулиан пристально смотрел ей в глаза. Мими знала этот упрямый взгляд, стойку, сжатую челюсть. Когда он становился таким, его невозможно было урезонить. Слава богу, что хотя бы остался сидеть на стуле. Когда на него накатывало, Джулиан мог лечь на пол, и никакая сила не заставила бы его сдвинуться с места. Мими теперь была в два раза меньше брата, и ей этого вовсе не хотелось.
– Все будет хорошо. Это тебе не битва на Марне. Ты справишься.
Джулиан долго молчал, а когда вновь заговорил, его слова плохо вязались с темой беседы.
– Те девушки не верили, что я твой брат. Они сказали, что если бы у тебя был брат, они бы знали.
– И что? Я не обязана всем все рассказывать.
Джулиан промолчал. Мими взяла книгу и вернулась к чтению, надеясь, что брату наскучит и он уйдет. Если нет, поспит на соседкиной кровати, а утром она что-нибудь придумает.
Придумывать ничего не пришлось. Посидев несколько минут, на протяжении которых Мими старательно игнорировала Джулиана, тот встал и вышел. Только не в дверь, а в окно комнаты на шестом этаже. Она ничего не поняла, пока не услышала шум голосов, а затем сирену.
– Я никогда не говорила тем девчонкам, что у меня есть брат, – сказала мне Мими, – и его не стало.
Когда мы с Мими вошли в приемное отделение неотложки, она стала объяснять, зачем приехала.
– Мой сын… – начала она и не смогла произнести больше ни слова. – Мой сын… мой сын…
Слова застревали у нее в горле. В конце концов я положила руку ей на плечо и сказала:
– Нашего сына, Фрэнка Бэннинга, доставили сюда на «Скорой помощи». Нам позвонили из школы.
Я сказала это машинально, почерпнув эту идею у незнакомой администраторши. Получилось очень удачно: по правилам, в больницу пускают только ближайших родственников.
Дежурная медсестра сверилась с журналом.
– Вы приехали слишком быстро: «Скорая» еще в пути. Вам бы водить «Скорую помощь».
19
Нам сказали, что пока состояние Фрэнка не стабилизируется, в приемный покой может войти только один из родителей.
– Иди ты, – едва шевеля губами, сказала мне Мими.
Она побледнела, сжала кулаки и закрыла глаза.
Когда санитары вкатили носилки в помещение, я не сразу узнала Фрэнка: он был в футболке, защитных брюках и кроссовках, которые с плачем надел утром. Потом я заметила, что каталка движется очень медленно, и нащупала ладонью стену, чтобы не упасть. Спешить некуда, потому что он мертв. Это сделала футболка. Вонзила нож ему в сердце. Прямо на школьной площадке.
Однако санитары не выглядели убитыми горем и не торопились выказывать сочувствие. Мне даже показалось, что они злятся. Кроме того, Фрэнка не накрыли простыней, как положено в случае трагического исхода.
«Зачем тратить деньги на актера, играющего труп, – как наяву, услышала я голос Фрэнка, – если с этой ролью отлично справятся две-три подушки?» Кроме того, глаза мальчика были крепко зажмурены – не похоже, что он мертв. И, наконец, он периодически подергивал руками и ногами, точно лошадь, отгоняющая мух в жаркий летний день.
Он притворялся.
Как-то раз в Нью-Йорке, стоя на светофоре, я стала свидетельницей несчастного случая: такси сбило велосипедиста. Парень решил проскочить на красный свет, как иногда делают велосипедисты, а такси ехало на зеленый слишком быстро, как порой случается с такси. Велосипед захрустел под колесами, а парня бросило на капот автомобиля. Его тело разбило ветровое стекло и перекатилось на крышу. Я так никогда и не узнала, погиб он или выжил, потому что развернулась на сто восемьдесят градусов и быстро зашагала в другую сторону. Хороший человек на моем месте остался бы помочь, позвонил в службу спасения, выступил свидетелем. Я сбежала. Просто не смогла остаться там и смотреть на последствия неслыханной глупости, которая навсегда изменила жизни велосипедиста, водителя такси, пассажира и ни в чем не повинных свидетелей, подобных мне. Они никогда не забудут этого ужасного зрелища. Я не желала знать, чем все закончилось. Мне хотелось верить, что все будет хорошо.
Увидев лежащего на носилках Фрэнка, я с трудом подавила желание развернуться на сто восемьдесят градусов, заставила себя подойти к нему и чуть не положила руку ему на лоб.
– Что с тобой, Фрэнк? – спросила я. – Что случилось?
– За мной погналась стая койотов на детской площадке, и я упал. Думаю, меня свалил с ног какой-то приступ. Директор увидел, что я лежу, и велел встать. Я объяснил ему свое затруднение, и он сказал, что если у меня приступ, то надо вызвать «Скорую помощь». Мисс Пеппе уверяла его, что в этом нет необходимости. А он сказал, что если у меня приступ, то мне место в чертовой больнице.
– Он так и сказал?
– Не совсем такими словами, что-то в этом роде. Он рассердился сильнее, чем на пятиклассника, который жевал жвачку на уроке. А ты знаешь, что пять тысяч лет назад, в эпоху неолита, древние мужчины жевали жвачку, полученную из березовой смолы? Думаю, и женщины тоже.
Я поняла, что еще немного, и приступ начнется у меня.
– Значит, доктор Мэтьюс, вместо того чтобы позвонить мне, вызвал «Скорую»?
– На его месте я бы, конечно, звякнул тебе, да только не хотел бы я оказаться на его месте – у него совершенно отсутствует чувство стиля. Я понял по туфлям, которые оказались рядом с моей головой, когда я корчился в судорогах. Я бы предпочел умереть, чем надеть такие ужасные туфли. Скорее всего, директор предположил, что мне необходима госпитализация, потому что он доктор.
Фрэнк так увлекся беседой, что забыл подергиваться. Я оперлась на носилки, чтобы не хлопнуться в обморок, и сказала:
– Ты ведь знаешь, он не такой доктор.
– Знаю.
– Вы разве не видите, что он притворяется? – спросила я, отведя в сторонку одного из санитаров.
Второй тем временем покатил носилки в отделение.
– Вы его мать? – спросил он.
– Да, – соврала
