Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле

Откуда ей известно про «Звезду»? Она послала на встречу кого-то вместо себя? Или ей рассказал об этом хозяин кафе? А может, она лично знакома с самим Ходоровски?

Возможно, это все игра? Игра, правил которой я до сих пор не знаю. Может быть, это мне теперь нужно прятаться?

– Да, – говорю я Юлии, не оставляя себе времени на раздумья. И мы будем репетировать.

Я получаю сообщение от отца.

Когда я разгадывал судоку в саду, то обратил внимание, что некоторые растения неважно выглядят. Поэтому я вооружился всем необходимым: подготовил перчатки, ножницы, удобрения, лопату, проволоку и справочник. Когда вернешься, я тебе покажу. На днях в ресторане твоя мама заказала десерт.

Юлия усаживает меня на стул в фортепианной комнате и предлагает повторять монолог Нины, пока я не выучу его наизусть. Мы взяли английскую версию, которую нашли здесь же, в магазине. Я буду читать монолог сидя и раскачиваться вперед и назад, как будто на качелях, а мой взгляд при этом будет обращен вверх, чтобы у зрителя создавалось впечатление, будто я общаюсь с Богом.

Я застилаю противень бумагой для выпечки и с помощью гладкой насадки выдавливаю из кондитерского мешка круги диаметром два сантиметра на небольшом расстоянии друг от друга.

Двадцать шесть безе с малиновым вкусом ждут своей участи.

– Поставь их в духовку, пожалуйста, – говорит Элла на своем идеальном английском.

Настала очередь начинки – ганаша из белого шоколада с шиповником.

Вчера вечером Одетта позвонила Юлии и попросила меня к телефону. Йоланда, сестра-близнец Эллы, плохо себя чувствует. Другой сотрудник еще не вышел из отпуска, а воскресенье у них – самый загруженный день. Элла не справилась бы одна. И тут она подумала обо мне. Она попросила узнать, не хочу ли я один день поделать у них пирожные. Разумеется, за деньги.

– Но я не настоящий кондитер. – От волнения я начала заикаться.

Но Одетта настаивала.

– Это не проблема, – заверила она меня. – Кондитерская же называется «Это плохо?», там все не идеально.

Может быть, подумала я, у меня получится научиться чему-нибудь новому? К тому же мне нужно выполнять психомагические рекомендации.

Закутавшись в куртку Виктора и с шарфом Юлии на шее в пять утра я заявилась в кондитерскую. Друзья готовили меня к выходу на работу, как заботливые родители собирают дочку в первый школьный день.

В этот ранний час в кафе была только Элла, она очень быстро говорила, выдавая свое волнение. Я внимательно слушала и делала записи, попутно ее успокаивая. Я никогда не была такой прилежной, даже когда училась в школе у монахинь.

Кто-то стучит в окно, я поднимаю голову – это Одетта. Уже половина десятого. Она проскальзывает в раздевалку и появляется оттуда в фартуке и с собранными в конский хвост волосами.

– Bonjour, – говорит она и надкусывает круассан с медом.

Мы завтракаем втроем за барной стойкой, Одетта нахваливает мои круассаны. Это чудо, но они действительно удались на славу. Мне кажется, что я нахожусь здесь уже несколько дней. Всего за четыре часа я наготовила два подноса круассанов, генуэзский кулич «Пандольче» с лесными ягодами, десятки булочек с изюмом и шоколадом и пятнадцать кексов. Я будто заговорила на языке, который с детства был мне знаком и который считала безнадежно утраченным.

Одетта расставила столы и открыла заведение, скоро начнут прибывать посетители. Они сядут за столик и сделают заказ. Заметят ли они что-нибудь необычное? Будут ли возмущаться и требовать вернуть деньги?

Ганаш из белого шоколада с шиповником. Я сверяюсь со своими записями. Я натираю шоколад и ставлю на плиту сливки со стручками ванили. Треть горячих сливок смешиваю с шоколадом и взбиваю блендером, постепенно добавляя оставшиеся сливки и сливочное масло. Как только крем становится однородным, я крошу в него секретный ингредиент. Лепестки оставляют на пальцах сильный аромат. Я выкладываю смесь в неглубокую посуду и ставлю в морозильную камеру для кристаллизации.

Мне удается оставаться сосредоточенной даже с появлением первых клиентов. Я вынимаю из духовки малиновые безе и ставлю их в сторону. Готовлю фисташковые и мускатные меренги, кладу их в духовку и приступаю к приготовлению крема шантильи и фиников для начинки. Время от времени я поглядываю на сидящих за столиками посетителей. Они выглядят довольными. Похоже, мои творения пришлись им по душе. Я наполняю круассаны начинкой и раскладываю их в ряд на прилавке.

Хотя обычно в заведении многолюдно, в свободное от обслуживания клиентов время Одетта останавливается с кем-нибудь поболтать.

При помощи кондитерского мешка, наполненного шоколадом с ароматом розы, я украшаю торт мильфей. И тут я замечаю его. Он стоит прямо за стойкой, на его лице застыло недоуменное выражение.

Я вытираю руки о фартук.

– Я давно наблюдаю за тобой из окна, – говорит Бернардо, – но ты была слишком сосредоточена, чтобы меня заметить.

Кондитерский мешок выскальзывает у меня из рук и падает на пол. «Слишком сосредоточена, чтобы заметить» – эта фраза кажется мне метафорой моей жизни.

– Прости, пожалуйста, – отвечаю я, но потом задумываюсь, а стоит ли за это извиняться.

Что Бернардо делает в Париже? Когда он приехал? Как он меня нашел? Кто сказал ему, что я здесь? Он заходил в книжный магазин?

Я опускаю глаза на торт, пытаясь скрыть замешательство.

– Если вдруг что-то не получится, потребуется полчаса, чтобы исправить ситуацию. И все равно это будет заметно.

Он разглядывает надпись «Bon anniversaire Claire!» [74] и улыбается.

– Тебе всегда это хорошо удавалось.

Что именно? Печь или прятаться?

Бернардо в этом интерьере действует на меня так же, как цвет фуксия в круге Иттена в сочетании с фиолетовым. Пока выпекаю меренги, я несколько раз обжигаюсь. Я засовываю руку под холодную воду, смотрю на настенные часы: уже два.

– Конец моей смены через час, – говорю я. – Присаживайся пока. Я что-нибудь тебе принесу.

Мой голос кажется мне чужим.

Пытаясь побороть дрожь в руках, я смазываю белой глазурью пятнадцать порционных морковных пирогов.

– Может, пройдемся? – предлагаю я, когда мы выходим из кондитерской.

Я уже и забыла, как Бернардо красив. В нем нет ни одной лишней черточки. От него пахнет мылом, у него идеально отглаженная рубашка и розовые, как у ребенка, руки. Давно я не находилась рядом с таким опрятным человеком.

Еще неделю назад я и сама, наверное, производила такое впечатление. Каждое утро и каждый вечер я принимала душ, всегда держала в сумке дезодорант и влажные салфетки на всякий случай. Я смотрю на свои голые руки, местами покрытые слоем муки. Мои пальцы потрескались, а на платье отчетливо видны пятна. Бернардо пугает меня. Мысль о том, чтобы к нему прикоснуться, впервые вызывает во мне смущение. Я засовываю руки в карманы.

– А ты изменилась, – говорит он.

Я не думаю, что он имеет в виду мои распущенные волосы и платье в цветочек, тем не менее не горю желанием узнать, что именно он подразумевает. Я решаю сводить его на канал Сен-Мартен. По воскресеньям там многолюдно и весело, нам сейчас совсем не помешает немного развлечься.

– Обратный рейс у меня в семь часов.

Я тру глаза, они горят от усталости. Бернардо в Париже. Он идет рядом со мной.

– Поедем вместе?

Я чувствую себя как в детстве, когда однажды мы были на море, а сын друзей моих родителей «в шутку» держал мою голову под водой. Сказать Бернардо «да» значило бы опустить голову под воду.

Я должна была научиться ловить волну, но у меня ничего не вышло. Какие еще указания могла бы дать мне Манубрио? Я пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов, но это не помогает.

Я молчу.

– Ты ведешь себя как ребенок, – говорит Бернардо.

На канале Сен-Мартен царит праздничная атмосфера. Как по мне, так даже слишком праздничная. Я поворачиваю налево, к Сене.

Я никогда не видела Бернардо таким потерянным. Я не знаю, что ему ответить.

– На самом деле ты могла бы сказать многое, – настаивает он.

– Например?

– Например, объяснить мне,