мы убѣжали, — проговорилъ взволнованнымъ голосомъ Телепневъ.
— А очень нужно, что они подумаютъ, пьяная орда!
Послѣдніе слова онъ произнесъ такъ громко, что всѣ могли слышать,_но никто не отвѣчалъ, а напротивъ всѣ жались другъ за друга, испытывая непріятное приближеніе инспектора.
А Ѳедоръ Ивановичъ, завидѣвъ издали Квазимодо съ Эс-меральдой возымѣлъ желаніе разузнать: принадлежатъ ли эти театральныя лица его вѣдомству или нѣтъ. Для этого, онъ зашелъ сбоку къ Эсмеральдѣ и весьма нескромно за-заглянулъ подъ маску. Эсмеральда по чувству самосохраненія прикрылась тамбуринамъ, а Квазимодо какъ-то стушевался, и только кончикъ его рыжаго парика выгладывалъ изъ-за головы студента Бомбова. Двужилинъ, очутившись очень близко къ инспектору, инстинктивно прикрылъ ротъ ладонью.
— Господа! — произнесъ Ѳедоръ Ивановичъ, потянувши въ себя воздухъ напитанный спиртуозами… — я здѣсь слышалъ какой-то шумъ…
Всѣ молчали, только сзади кто-то икнулъ.
— А мнѣ эта Эсмеральда. немножко знакома, — продолжалъ Ѳедоръ Ивановичъ, съ улыбкой оглядывая всю компанію; — напрасно она прикрывается тамбуриномъ, глазъ начальства все видитъ.
Голова Квазимодо скрылась совсѣмъ за широкоплечей фигурой Бомбова.
— Желалъ бы я, — продолжалъ Ѳедоръ Ивановичъ, подвигаясь къ буфету, — взглянуть и на Квазимодо. Покажитесь, господинъ Квазимодо, за чѣмъ вы его заслоняете, господинъ Бомбовъ.
Нечего было дѣлать, приходилось предстать предъ очи начальства. Эсмеральда была счастливѣе, на ней красовалась маска, а на Квазимодо былъ только наклейной носъ, и какъ не была его физіономія намалевана, но не не трудно было узнать Гамлета-Сорванцова.
Господинъ. Сорванцевъ! — загнусилъ съ предательской улыбкой Ѳедоръ Ивановичъ, — вы очень удачно одѣлись; вѣдь Квазимодо сидѣлъ все на колокольнѣ, и вамъ можетъ быть, придется завтра посидѣть довольно высоко.
Почти всѣ улыбнулись отъ этой начальнической шутки, только самому Квазимодо не понравилась она, и онъ смиренно опустилъ голову.
— Отчего вы всѣ не идете туда въ залъ, — провозгласилъ Ѳедоръ Ивановичъ. — Я полагаю, что вы пріѣхали сюда не за тѣмъ, чтобы, — и онъ выразительно показалъ на буфетъ.
Всѣ стали подаваться, толкая другъ друга впередъ, къ большой залѣ; только однокурсникъ Телепнева, нахальный симбирецъ отвѣтилъ инспектору.
— Здѣсь, Ѳедоръ Ивановичъ, мѣсто злачно и прохладно, — сказалъ онъ, широко ухмыльнувшись.
— Есть мѣсто и прохладнѣе, господинъ Суковкинъ, — оборвалъ его инспекторъ съ величественнымъ спокойствіемъ! — совѣтую вамъ не забывать этого.
Симбирецъ только блеснулъ фалдочками, и уже былъ въ большой залѣ, а за нимъ потянулась и остальная братія. Ѳедоръ Ивановичъ, какъ пастырь, погналъ отъ буфета заблудшихъ овецъ. Квазимодо и Эсмеральда также изчезли, не произведя никакого Эфекта.
Телепневъ и Абласовъ стояли у дверей на лѣстницѣ и были 'свидѣтелями этой сцены.
Хорошій народъ! — тихо проговорилъ Абласовъ, качая головой;—скандалы дѣлаютъ, а предъ инспекторомъ дрожатъ какъ мальчишки.
— Откуда ты явился вдругъ, — спросилъ Телепневъ, — когда меня окружили?
— Да я все тутъ былъ, смотрѣлъ, какъ ихъ тотъ баринъ подпаивалъ.
— Развѣ онъ ихъ дѣйствительно поилъ?
— Ну да какъ же, дюжину шампанскаго имъ поставилъ! Ужь они съ радости то чуть ли качать его не принимались.
Телепневъ слушалъ Абласова и очень ему странно было видѣть его въ подобномъ настроеніи.
— Спасибо тебѣ,—сказалъ онъ, беря его за руку, и въ то же время подумалъ: „Въ немъ побольше энергіи-то, чѣмъ во мнѣ.“
Они сошли внизъ, и чрезъ нѣсколько минутъ Ѳеофанъ катилъ ихъ на крупныхъ рысяхъ по большой Кузнечной пло-щади, которую ярко освѣщалъ мѣсяцъ. Ночь стояла чудная и деревья чернаго пруда свѣтились издали сплошной массою.
— Экая тутъ пустяковина! — проговорилъ Абласовъ кутаясь въ шинель.
— Гдѣ?
— Да въ этомъ маскарадѣ-то. Ходятъ, ходятъ, вранье ни единой мысли не услышишь человѣческой!
— Да. — отвѣтилъ Телепневъ, — хорошо здѣсь все, и студенчество, и бонтонъ. Вотъ вы ко мнѣ съ Горшковымъ все приставали: познакомься! Лучше дома сидѣть, чемъ въ такомъ обществѣ бывать.
— Правда-то, правда, — проговорилъ Абласовъ. — А тебѣ все-таки по твоему характеру одному нельзя оставаться. — Больше онъ ничего не прибавилъ, а Телепневъ на это не возражалъ. Они молча подъѣхали къ дому Чекчуриной, простились у воротъ, и Телепневъ, входя въ свою квартиру, еще разъ, подумалъ объ Ольгѣ Ивановнѣ, вспомнилъ ея послѣдній взгладъ, поклонъ съ нижней площадки и спросилъ себя „А въ которомъ часу, завтра, я поѣду къ ней?“
VII.
Маленькій скандалъ въ маскарадѣ хотя и пошелъ по городу, но шуму не надѣлалъ, — въ сферахъ аристократіи потому, что Битюкову все-таки совѣстно было почти на другой день своего предводительства разсказывать о томъ, какъ онъ подпаивалъ студентовъ; а студенческая братія не очень болтала, по случаю понесеннаго пораженія, кончившагося тѣмъ, что оба брата Сорванцовы сидѣли въ карцерѣ. Но все-таки въ городѣ ходили толки, что на какую-то маску напали студенты и защитилъ ее офицеръ, но кто такая маска была, этого доподлинно не знали, хотя нѣкоторые утверждали, что маска была пріѣзжая симбирская помѣщица, а офицеръ проѣзжалъ изъ Сибири и влюбился въ нее, въ этомъ же маскарадѣ. Окончательный выводъ, сдѣланный всѣми порядочными людьми, былъ такого рода: что студентовъ, какъ мальчишекъ подлыхъ и буйныхъ, не слѣдовало бы никуда принимать. Въ студенческомъ мірѣ, по поводу арестованія братьевъ Сорванцовыхъ, говорилось на ту тему, что аристократовъ слѣдуетъ бить, а съ аристократками произвести, что ни на есть хуже скандалъ. Доказывали также, что первокурсникъ Телепневъ шпіонитъ у начальства и донесъ Ѳедору Ивановичу про Квазимодо и Эсмеральду, а потому донесъ, что въ чекчуринскихъ казармахъ его сильно побили.
А предметъ этихъ толковъ, самъ юный первокурсникъ, лежалъ на другой день послѣ маскарада въ кровати и раздумывалъ: какъ это на свѣтѣ все глупо дѣлается. Вчерашняя исторія была ему непріятна особенно потому, что онъ сталъ во враждебныя отношенія къ студентамъ. И сдѣлалось это совершенно противъ его воли. Онъ хорошо сознавалъ, что ни въ чемъ не былъ виноватъ, и даже въ немъ заговорило непріязненное чувство, когда ему припомнились грубыя лица студентовъ, окружившихъ его въ залѣ: нахальный носъ симбирца, бѣлыя космы Двужилина и угрястыя щеки Гринева. Но онъ не долго остался въ такомъ настроеніи. Мысли его повернулись въ другую сторону, онъ сталъ раздумывать: какая же была причина того, что именно онъ, а не какой-нибудь другой новичекъ подвергся насмѣшкамъ и даже оскорбленіямъ студентовъ?. „Причина одна“, отвѣчалъ онъ: „они считаютъ меня аристократомъ, я кажусь имъ барченкомъ… Больше я ни въ чемъ передъ ними не провинился. Но значитъ во мнѣ есть что-то такое“, продолжалъ думать Телепневъ, „что возмущаетъ простыхъ людей.“ И въ слѣдъ за этой мыслью началось самообвиненіе. Телепневъ началъ осуждать себя за то, что онъ, вмѣсто сближенія со студентами, сталъ таскаться по разнымъ баламъ и барскимъ гостинымъ, что ни съ однимъ изъ своихъ однокурсниковъ онъ не сблизился на столько, чтобы войти въ его жизнь, дѣйствительно убѣдиться, какой онъ человѣкъ, привязать его къ себѣ
