отца… В сердце что-то защемило, потом заныло… Он с трудом дождался вечера и, оседлав Конька, полетел домой, в свое детство. Полет оказался долгим, дул встречный ветер, и Протасов все поглаживал Конька по разметавшейся гриве, гладил ему уши, а потом дал ему сгрызть яблоко.
Он долго звонил в дверь квартиры, в которой когда-то жил. Открылась лишь соседняя дверь, из которой выглянул щуплый мужичок с крошечным носом и долго рассматривал пришедшего.
– Там никого нет, – сообщил мужичок.
– Мне сказали, что мой отец еще жив… И я…
– Протасов, ты?! – обалдел сосед.
– Лелик?! – обалдел Протасов.
Они обнялись, так как учились в одной школе, в одном классе, да еще и жили в квартирах рядом.
– Откуда ты?
– С войны.
– С какой?
– Я все время на войне.
– А чего мы стоим? Давай ко мне. Люська мигом на стол соберет. Водки литр есть! Помнишь Люську?.. Ну она в параллельном училась?
Из соседской двери высунула голову женщина в бигуди, в прозрачном пеньюаре из синтетической ткани, которая то и дело стреляла статическим электричеством. Под пеньюаром виднелось нижнее белье из восьмидесятых.
– Это кто? – басовито поинтересовалась Люська.
– Не узнаешь, что ли? – заулыбался Лелик, сверкнув золотыми коронками.
– Не.
– Протасов! Ну? Вспоминай! Со мной в классе учился…
– Не помню, – призналась Люська. – Заходите…
Они пили водку, закусывая квашеной капустой и плавленными сырками, болтали ни о чем, пили за огромную страну, от которой осталось тьфу. Вспоминая учителей, какие-то мальчишеские проделки, а потом Лелик неожиданно сказал, что Люська через три недели после свадьбы попала под автобус, мозги из головы вылетели, их обратно засунули, но с тех пор ей кажется, что она живет в восьмидесятых. И ему это нравится. Останавливает время. Хорошо, что автобус не остановился. И так странно, что она не помнит Протасова.
– А батя твой – в доме для престарелых. Ну знаешь, там, на Лущевке.
– Знаю, – ответил Протасов. – Пойду навещу!
– Ты потом давай опять к нам. Я рыбы пожарю… Ты вообще надолго?
– Как сложится…
Прежде чем подняться ко входу дома для престарелых, Протасов достал из нагрудного кармана кусочек бархатной ткани с завернутой в ней Звездой Героя России и пристегнул награду на лацкан пиджака.
Его провели к палате номер восемнадцать, и санитар громко крикнул:
– Протасов! К тебе! – Герою пояснил: – Все глухие…
В палате, густо пахнущей мочой, находились человек семь стариков. Он долго не мог распознать отца, пока санитар не указал на такого худого человека словно из концлагеря – все кости наружу, обритая голова трясется, а глаза почти прозрачные, будто выгорели на солнце. Отец сидел на пружинной кровати, лишь в верхней части пижамы, остальное было голым, с прошлым богатством напоказ. На обшарпанной тумбочке стояла эмалированная кружка с желтой жидкостью.
Протасов сел на койку рядом:
– Бать… Бать, это я… твой сын, Олег.
Откуда-то раздался голос санитара.
– Он не слышит… Протасов! – заорал медбрат. – К тебе сын приехал! Он сидит сейчас рядом! И допивай кисель!
– Пошел на хер! – обернулся на громовой голос посетитель.
Он долго всматривался в глаза отца, но тот либо не понимал, что происходит, либо вид делал. Протасов хотел было уже уходить, коснулся трясущейся ладони когда-то бравого прапорщика, как вдруг отец встрепенулся и потянул к сыну правую руку. Дотянувшись до Звезды Героя, он ощупал ее, и из глаз у него покатились слезы. Протасов обнял голову отца и гладил ее мягкий редкий ежик.
– Батя мой, батя… – он плакал не стесняясь, словно умел это делать, будто вернулся в прошлое… – Батя…
А потом Протасов-старший резко дернул костистыми пальцами и, оторвав Звезду Героя, бросил ее о стену…
– Пошел на хер! – четко произнес старик, отвернулся от сына, взял кружку и допил кисель.
Вечером Протасов полетел к Ольге.
Он оставил Конька на сеновале и поспешил к ней.
Открыл дверь их дома и вошел хозяином.
Она спала… Спасла в объятиях Саши. Лейтенантский китель висел тут же, на стуле. Рядом с супружеской кроватью стояла еще одна – детская.
Саша проснулся.
– Ты чего, обалдел?! – в белой облегающей майке, он сел в кровати и смотрел удивленно. – Пьяный?
Протасов глядел на идиллию как на картинку, нарисованную плохим художником, и только моргал.
– Протасов, ты лунатик?
Она тоже проснулась, смотрела без страха. Он чувствовал ее запах.
Он сделал вид, что очнулся, заморгал еще чаще.
– Прости… Простите! – и попятился спиной вон.
На сеновале он дважды ударил Конька ногой в живот:
– Старый осел!
Конек охнул, шумно задышал, а потом в голове Протасова, словно на школьной доске, появилась надпись «Я конь».
Они улетели ровно в обратную сторону. Протасов хотел найти старика и узнать, что тот имел в виду, говоря про другой конец линейки…
Они сидели за огромным переговорным столом вдвоем: Президент Польши и крупный криминальный авторитет Умей Алымбеков.
Умей уже понимал, что ничего не будет, никаких американских бюджетов, не станет он хозяином планеты, что его развели как простого лоха, а потому кровь кипела в его мозгу, а вселенская злоба искала выхода.
– Это я убил вашу любовницу.
– Какую?.. А-а, Милу. Я знаю, – ответил президент. – Ты стараешься убить всех любовниц. Кстати, любовницу собственного президента ты тоже убил. Ты социопат. Маньяк.
– Я убью вас.
– Зачем?
– Вы все знали!
– Конечно. Но я не предполагал, что ты настолько потерял контроль над реальностью.
– Зачем тогда они приезжали?
– Просто сильные мира сего лично хотели убедиться, что человечеству больше не угрожает апокалипсис. Ты привез доказательства.
– Всех в озеро, – прошептал Умей.
– Что?
– Я говорю, надо уходить на покой. Я потерял связь с реальностью.
– Хорошо, что ты это понимаешь.
Умею очень надо было кого-то убить, разорвать на части, изнасиловать, вымазаться в крови теплой жертвы. Президент Польши был единственным, кто мог снизить внутричерепное давлению бандита.
– Не пытайся даже думать об этом! – предупредил Якуб Новак. – Сотни пуль со смещенным центром тяжести разорвут твое поганое тело на кусочки. Кстати, сейчас на твоих дачах сливают пруды с лягушками, и в одном из них – моя глазастенькая Мила…
Умей смотрел на лазерные огоньки, уткнувшиеся ему в грудь, и на секунду подумал, не дернуться ли ему. Хер вам всем! Умей всем вырвет кадыки. Он сидел в пустом зале и рычал как волк на цепи.
Пан Янек Каминский не совсем понимал, что происходит. Никто, кроме Президента Польши и будущего короля мира не приехал. А Президент Польши, не пробыв и часа, отбыл из его клуба, даже не кивнув на прощание.
А потом Каминский услышал:
– Каминский! – орал Умей в микрофон. – Каминский!
Настолько был страшным этот призыв, усиленный
