Ведь Йейтс давным-давно умер, превратившись в памятник. Но тем не менее двадцать пять тысяч открыток пришлось пустить под нож.
На полу около письменного стола стопками лежали антологии иранской, арабской, индийской, африканской и японской поэзии в английских переводах. Еще больше их было внизу. На столе лежала записка от доброй, образованной, привлекательной женщины Кэрол, его пятой после бегства Алисы любовницы. «Учитывая обстоят., я склонна поставить на этом точку. А что ты? Никаких претензий к тебе. Напротив, с искренней любовью, Кэрол». Она была права: обстоят. были весьма стесненные. Она, мать-одиночка, воспитывала двухлетних девочек-близняшек. Жила в шести милях от него к северу, за рекой, в Тафнелл-парке, и, по меркам многолюдного города, это было огромное расстояние. Примерно в середине их девятимесячной связи – и тут она оказалась права: все кончено – возникла идея продать оба их дома и съехаться. Вот как далеко у них зашло дело. Но по здравому размышлению он подумал, что сниматься с насиженного места, предпринимать столько усилий, обременять себя новыми обязательствами – это слишком тяжкая ноша. А когда они на том и порешили, их отношения были обречены на медленное таяние. Его удерживало и еще одно обстоятельство, в чем он не мог ей признаться: возможность возвращения Алисы. Он ее не ждал. Но если она вдруг все же вернется, ему хотелось оставаться с развязанными руками. Что по-своему говорило о том, что он ее ждал.
Он услышал, что по телевизору внизу передавали оркестровое сопровождение титров мультфильма. Через двадцать пять минут он спустится вниз и пожарит рыбные палочки. Он написал записку Кэрол, такую же дружелюбную и короткую, выразив с ней согласие. Но когда он вкладывал записку в почтовый конверт, им овладело сомнение. Возможно, этим лапидарным выражением своего полного единодушия с ней он лишал себя вполне счастливого существования. Существований. Несколько недель он носился с этой мыслью: Кэрол могла бы стать хорошей матерью для Лоуренса, которому она очень нравилась. И его чувства к ней вскоре переросли бы в любовь. И теперь Лоуренс никогда не узнает, что такое любовь к милым сестричкам-близняшкам. А он лишал себя любящего партнера, которому можно доверять: забавная, добросердечная, образованная, красивая, в высшей степени знающая, Кэрол работала продюсером на телевидении. Ее обожаемый муж погиб в авиакатастрофе, и она изо всех сил стремилась создать новую благополучную семью и преуспеть на работе. Но ему не хватило силы воли. Да и ей тоже. Она, наверное, почуяла в нем этот сбой. Его многочисленные карьеры, жена, которая сбежала от него, видимо, не без причины. Прежде чем заклеить конверт, Роланд перечитал ее записку. «С искренней любовью». На этот раз ему почудилось, что он ощутил в ее смиренных словах легкую печаль. «А что ты?» Она хотела, чтобы он убеждал ее передумать. Он написал адрес, приклеил марку и запечатал конверт. Если это и ошибка, он никогда не узнает всю степень ее смехотворности. Отправить завтра. Или не отправить.
Насколько Роланд понял из книги, которую он прочитал урывками, и из того, о чем ему говорили знакомые, было важно не лишать Лоуренса желания обсуждать тему мамы. Малыш часто о ней думал, иногда целыми днями подряд, а потом не вспоминал по несколько недель. Ему нравилось разбирать ее фотографии. На его вопросы было легко давать ответы даже при том, что, по взрослым меркам, они могли поставить в тупик.
– А что мама сейчас делает?
– Сегодня жарко. Она, наверное, плавает.
Год назад, когда он только учился составлять из слов связные предложения, такой ответ его бы удовлетворил. Но в последнее время он стал задавать уточняющие вопросы. Плавает где – в бассейне или в море? Если это бассейн, то он должен его знать, потому что других бассейнов он не знал. Она сейчас там? Тогда пойдем и посмотрим. Если она на море, то они могут поехать к ней на поезде. Его более общие вопросы заставляли папу обороняться.
– А куда она уехала?
– В долгое путешествие.
– А когда она вернется?
– Довольно скоро.
– А почему она не прислала мне подарок на день рождения?
– Я же тебе уже говорил, милый. Она попросила меня подарить тебе хомячка, что я и сделал.
В конце октября того года Лоуренс лег в кроватку в четыре утра и спросил:
– Она уехала, потому что я непослушный?
Услыхав эти слова сквозь сон, Роланд, который эмоционально был на взводе, почувствовал, как его глаза наполнились слезами. Ему самому требовалась опека. И он ответил:
– Она тебя любит, и она никогда не считала тебя непослушным.
Мальчуган уснул. А Роланд лежал без сна. Ему повезло, что примерно половина детей в яслях воспитывалась родителями-одиночками. Лоуренс сам ему рассказывал довольно спокойным тоном, что у него вот нет мамы, а у Лорейн нет папы, и у Бишаро нет, и у Хазима нет. Но довольно скоро он стал распознавать уклончивые ответы. И вопросы посыпались как из рога изобилия. Если мама говорила с папой о хомячке, то почему она не могла поговорить об этом с самим Лоуренсом? То, что он поддерживал в мыслях ребенка живой образ матери, могло быть формой непреднамеренной жестокости. Но если бы он сразу объяснил Лоуренсу отсутствие мамы ее гибелью в авиакатастрофе, то что бы он сказал сыну, вернись она вдруг обратно?
Он договорился с Дафной встретиться как-нибудь вечером и поговорить. Это было легко сделать. Самый младший из троих детей Маунтов, веснушчатый непоседа Джеральд, вместе со своей сестрой Амандой был лучшим другом Лоуренса. Они ходили в одни и те же ясли, часто оставались на ночевку в доме друг у друга и вместе проводили семейные отпуска в Севеннах [78], в большом сельском доме, который приобрел Питер Маунт: дом стоял далеко от моря и поэтому обошелся недорого.
Роланд с Лоуренсом приехали к шести, так что дети могли поиграть до сна. Няня-норвежка накормила всех четверых ужином. Питера дома не было, он обещал подъехать попозже. По словам Дафны, он собирался сделать Роланду «забавное» предложение. Она провела его в небольшую гостиную в углу дома, куда по старомодным правилам детям и их игрушкам доступ был воспрещен. И Роланд начал понимать почему.
Всякий раз, приходя в дом Маунтов, который по площади был такой же, как у него, он замечал какое-то улучшение, новый признак комфорта, даже, можно сказать, роскоши. Высокий, в человеческий рост, холодильник, новые дубовые половицы, мягкие диваны в стиле XVIII века, современный телевизор с гигантским экраном, появившийся над современным видеомагнитофоном, обновленные двери, с которых содрали некогда модную вощаную полировку и вместо нее положили слой бледно-белой краски. Над камином теперь висел рисунок Ванессы Белл [79]. Дафна много лет проработала в отделе жилищного строительства местного совета. Популярная программа распродаж государственных квартир и домов «Право покупать» ее бесила. И после многолетних попыток воспрепятствовать этой практике она сдалась. Она основала собственную жилищную ассоциацию и работала на благо общества за жалованье вдвое больше, находя хорошее и недорогое жилье для малоимущих. Питер тоже уволился. Проработав двенадцать лет в Центральном управлении по производству электроэнергии, он перешел в консорциум, который готовился превратиться в частную энергетическую компанию. В дело были вложены американские и голландские финансовые средства. В том году как раз приняли закон об электроэнергетике [80]. Питер принимал участие в подготовке законопроекта, в проведении экономических расчетов, в выработке полномочий надзирающего органа, мер по защите прав потребителей и распределению дивидендов среди акционеров. Дафна, как и Роланд, не любила, а иногда даже ненавидела правительство Тэтчер, но, как и он, процветала благодаря его решениям. Они частенько обсуждали это противоречие, но не могли его разрешить. Они голосовали за лейбористов и за их курс на повышение налогов. Но их партия проиграла. И их совесть была чиста. Питер придерживался более последовательной позиции. Он с самого начала голосовал за Маргарет Тэтчер.
Дафна налила рислинг в два бокала. Все эти месяцы после ухода Алисы она оставалась для Роланда главной опорой и надежным советчиком, ведя его сквозь пугающий лабиринт первых болезней
