к столу раздражающе небрежной походкой и взял какую-то папку.
– Элейн Руссо – это вы, не так ли? – спросил он по-французски. Элейн кивнула.
– Хотя я не понимаю, почему меня задержали.
– Вы выходили из здания, которое, по нашим сведениям, используется Сопротивлением. – Он положил папку обратно и посмотрел на Элейн холодным взглядом без капли сострадания. – Но вам это уже сообщили.
Он подошел к ней размеренно, словно подкрадываясь, и пульс у нее мгновенно участился.
– Но я не имею никакого отноше…
Его рука взлетела в воздух, ударив Элейн по лицу достаточно сильно, чтобы голова откинулась набок. Во рту Элейн ощутила металлический, соленый привкус крови, а сознанию понадобилась пара мгновений, чтобы понять, что произошло. Она заморгала, пытаясь справиться с болью и мыслить ясно.
– Не лгите мне, – сказал Вернер. – К кому вы ходили?
– К Лизетте Гарнье. – Имя Элейн взяла с потолка и взмолилась небесам, чтобы во всей Франции не нашлось женщины с таким именем.
Вернер снова взял папку и просмотрел содержимое.
– В списке проживавших в доме такой нет.
– Она гостила у своей тети, но я с той ни разу не виделась, – сочиняла Элейн на ходу с легкостью, которая изумляла ее саму. – Не помню, как ее звали.
– А вы напрягите память. – В хищном взгляде Вернера появилось выражение, от которого у Элейн мурашки побежали по спине. Но тут у нее в памяти вспыхнул совет Николь – использовать мужское чувство превосходства над женщинами против самого мужчины.
– Я всего лишь домохозяйка. – Она широко распахнула глаза, чтобы Вернер увидел, как сильно она боится. – Мы с Лизеттой вместе ходили в лицей, она болела несколько месяцев назад, и я приходила узнать, как она себя чувствует.
Вернер прищурил глаза.
– Вы член Сопротивления?
– Да что вы! – воскликнула Элейн в негодовании.
Несколько мгновений он молчал, словно анализируя сказанное. Потом взглянул на серебряный крест у себя на груди и потер кончиком пальца пятнышко на нем, пока крест не заблестел.
– Я думаю, что вы лжете.
Он распустил завязки кожаного свертка у себя на столе и развернул его, продемонстрировав набор блестящих металлических предметов. Элейн попыталась представить предназначение каждого из них и не могла не вспомнить мужчину, вместе с которым они ехали в автомобиле, и то, как жутко выглядели его пальцы без ногтей.
Голова у нее снова закружилась.
– Я могу рассказать, как стирать без мыла, – выпалила Элейн. – Я знаю, как из хлебных крошек приготовить сытный обед, или как сделать так, чтобы белое белье всегда оставалось белым, или даже как сохранить зеленый горошек свежим до следующего года.
– Это не та информация, которую я хочу услышать.
– Но это все, что я могу рассказать! – взмолилась Элейн. – Я знаю, как вести хозяйство, вот и все.
В дверь торопливо и настойчиво постучали. Вернер метнул на дверь раздраженный взгляд и что-то сказал по-немецки. Дверь распахнулась, и вошел молоденький раскрасневшийся солдат. Элейн не понимала ни слова из дальнейшего разговора, но, когда Вернер снова взглянул на нее, в его взгляде безошибочно читалось сожаление. Он подошел к Элейн, весь окаменевший от злобы.
– На выход.
Это прозвучало так неожиданно, что Элейн застыла – но всего на секунду, она была не настолько глупа, чтобы упустить представившийся шанс. Вскочив со стула и в спешке чуть не упав, она пошла за солдатом. Внизу, у входной двери, ее ждала женщина в знакомой синей юбке. Она повернулась, и ее алые губы расплылись в улыбке.
– Элейн! – воскликнула она. – Я так заволновалась, когда ты не пришла на ужин. – Переключив внимание на молоденького немца, Николь затрепетала длинными черными ресницами. – Merci, monsieur. Вы мой герой.
– Всегда рад помочь, mademoiselle, – тот улыбнулся ей, чуть ли не пуская слюни, как восторженный щенок.
– Пойдем домой, ma chérie. – Николь взяла Элейн под локоть, привлекла к себе и прошептала: – Можешь опереться на меня, если нужно.
– Не доставлю им такого удовольствия, – прошипела в ответ Элейн.
Они направились к двери, и когда оказались на пороге, Элейн охватило чувство нереальности. Неужели им просто так дадут уйти? Или нацисты решили позабавиться, и сейчас их остановят и вернут обратно? Подобные жестокие шутки были у гестапо в ходу.
Но никто не преградил им дорогу, никто не окрикнул, только в окне вверху маячила чья-то фигура, глядя им вслед.
Несколько минут они шли по улице в тишине, а потом Николь завела Элейн в конспиративный дом – тот самый, где Элейн жила, когда только вступила в Сопротивление, пустой и заброшенный.
Она дождалась, когда дверь окажется надежно заперта, – и все силы покинули ее разом. Она упала в кресло, как пустой мешок, впервые почувствовав, какая холодная и мокрая у нее юбка.
Николь хозяйничала на кухне с уверенностью, которая говорила, что она в этой квартире не впервые.
– Тебе не стоило приходить за мной, – сказала Элейн, немного придя в себя.
– Какой ужасный способ сказать «спасибо». – Николь наполнила чайник и поставила его на плиту.
– Спасибо, – ответила Элейн от всего сердца. – Спасибо за то, что спасла меня, рискуя собственной жизнью.
– А тебе спасибо, что цеплялась за легенду про домохозяйку. Иначе мы бы оказались в кабинете Вернера вдвоем. – Она уселась напротив Элейн и, нежно касаясь пальцами, повернула ее лицо налево и направо. – Если подыгрывать им и добавить капельку флирта, ты сможешь добиться от них практически чего угодно.
– Кажется, про флирт-то я позабыла, – пробормотала Элейн. Николь мягко рассмеялась, хотя в глазах у нее стояли слезы. Элейн попыталась к ней присоединиться, но вздрогнула от боли, прошившей щеку. Укоризненно поцокав языком, Николь вручила ей холодный компресс и повесила чистое платье на спинку стула.
– Вот, приложи к лицу, чтобы не распухло, а как будешь готова, я помогу тебе переодеться, если понадобится. – Николь втянула воздух. – Они еще что-то с тобой сделали?
В голове Элейн вспыхнуло воспоминание об инструментах в кожаном свертке. Ей удалось избежать подобной участи, а Жозефу? При этой мысли на глазах у нее закипели слезы.
– Что они с тобой сделали? – требовательно спросила Николь, каменея лицом. Элейн покачала головой.
– Ничего из того, что они сделали с Жозефом.
Лицо Николь снова смягчилось, и она привлекла Элейн к себе.
– Я знаю, ma chérie. Я знаю.
Элейн растаяла в ее заботливых руках, полных любви и нежности, и наконец позволила всем пережитым чувствам вылиться наружу. Когда слез не осталось, она спросила о газетах, которые положила в условное место за несколько мгновений до ареста. Каким-то чудом они уцелели, и их благополучно доставили адресатам, и именно поэтому в гестапо о них
