class="p1">Не рассказала, как восемь лет назад нашла брата на кухне в его квартире. На нем были только черные джинсы. Синие губы, бледные впалые щеки. На столе миска с недоеденными хлопьями с медом, почерневшая ложка, зажигалка, пустой прозрачный пакетик. На полу шприц.
– Привет, ребенок, – говорит папа. – Чему обязан?
– Скоро весенние каникулы, и я подумываю приехать.
– Куда приехать?
– К тебе, умник.
– Навестишь повелителя вставных челюстей? Всемогущего властелина геморроя?
– А нельзя просто сказать: «Дочь, я очень рад буду с тобой повидаться»?
– Я очень рад буду с тобой повидаться. Только учти, что во время весенних каникул в Орландо невыносимый адище.
– Уж вынесу как-нибудь.
* * *
Лед слишком твердый – не поддается. Матросы долбили его, чтобы не закрылся канал. Мы в ста с лишним километрах от форта Конгер, где сейчас предположительно должна находиться экспедиция Грили.
Канал замерз. Припасы и снаряжение перетащили на льдину, около саней разбили палатки. Кок разливает по кружкам гороховый суп с вареным беконом.
Мы проснулись от треска – на корабль начали налезать льдины. Огромные бело-голубые плиты, подталкиваемые ветром и течением, становились на дыбы, с ревом выпрыгивали из воды и ломали киль. В копилку моих знаний добавилось еще одно: теперь я знаю, с каким звуком гибнет корабль под натиском льда. Сначала раздался треск, похожий на выстрел из пушки, потом тихий визг, потом корабль задрожал, и от этого сами собой, словно по велению дьявола, зазвонили рынды. Капитан сказал, что через несколько часов «Хиона» уйдет на дно.
В тюремной камере много дней совсем не двигалась, поэтому после похода в город все тело ноет. Когда знахарка добирается до «Акме», коленки так и норовят отказать.
Она идет, пригнув голову, чтобы не слепил свет, чтобы спрятаться от взглядов. Одна коробочка лакричных конфет. Одна бутылка кунжутного масла. Может, ей кажется и нет никаких взглядов? Может, голова ее тоже норовит отказать. Она плохо спала, все время просыпалась от призрачного запаха отбеливателя.
Когда знахарку выпустили, домой ее отвез адвокат.
– Держитесь за мою руку. И не отпускайте.
Они вышли из окружной тюрьмы, вокруг стрекотали десятки фотоаппаратов, мелькали десятки микрофонов, и все эти микрофоны сунули ей под нос. Несколько при этом попали прямо по лицу.
– Мисс Персиваль, как вам на свободе?
– Вы испытываете злость по отношению к своим обвинителям?
– Не говорите ни слова, – шепнул на ухо адвокат.
– Вы собираетесь подать в суд на Долорес Файви?
Щелчки и вспышки.
– Что вы намерены делать дальше?
– Что вы можете сказать о нашествии водорослей и вызванном ими финансовом ущербе?
– Вы когда-нибудь делали кому-нибудь аборт?
Щелчки, вспышки, щелчки, вспышки, щелчки, вспышки.
– К своим обвинителям?
– На свободе?
Щелчки. Вспышки.
– Джин? Здравствуйте? – раздается позади чей-то ясный голос.
Знахарка останавливается в проходе. Перед глазами вспыхивают ярко-красными солнцами этикетки на банках с консервированными томатами.
– Это я… Мэтти.
Знахарка поворачивается и смаргивает, девочка держится за тележку для покупок, рядом ее мать с длинными седыми волосами, когда она улыбается, видны крупные передние зубы. Знахарка видела их вдвоем на Лупатии.
– Мама, это Джин. Джин, это моя мама.
– Приятно познакомиться, – мать девочки удивленно протягивает руку, знахарка ее пожимает. Кожа у матери сухая. – А как вы?..
– В библиотеке познакомились, – объясняет Мэтти-Матильда.
– Понятно, – взгляд матери становится чуть менее тревожным. У нее добрые карие глаза. Она хорошо заботится о девочке, девочка с ней в безопасности.
– Здравствуйте, – деревянным голосом говорит знахарка.
Бросает взгляд на живот девочки – плоский, это хорошо видно под облегающим свитером. Волосы – уже не такие блестящие. На коже – никаких темных пятен. Как и где она решила свою проблему? Ее не поймали. Девочка пошла другой дорогой. Она не будет гадать и забывать, забывать и гадать. Или будет, но не о том, о чем гадала знахарка.
– Я так рада, что вас оправдали, – говорит Мэтти-Матильда.
Радужка у нее зеленая, но не такая, как у знахарки.
Моя и не моя.
– Какое это для вас было ужасное испытание, – говорит мать.
Знахарка кивает.
– Директора Файви уволили, – добавляет Мэтти-Матильда.
Знахарка кивает.
– Нам пора, было приятно с вами познакомиться, мисс Персиваль.
Мать толкает тележку вперед. Девочка машет и кричит:
– Пока!
Знахарка тоже машет.
Совсем скоро 15 февраля – римский праздник Луперкалии. И день рождения девочки.
Они начали ее вместе с Коттером. А потом знахарка – и ее тело – продолжили. Ненадолго ее часы заполнились водой и кровью, и там поселилась маленькая непоседливая рыбка. Это и важно, и неважно.
Может, он сам догадается, если будет часто натыкаться на нее в городе. А может, не догадается. Сказать ему? Коттер столько сделал для знахарки. Каждую неделю оставляет у нее на крыльце хлеб, на Рождество приносит пирог с мускатным орехом. Погрузил завернутое в пластиковый мешок тело Темпл в кузов своего пикапа, отвез в гавань, переложил во взятую на время лодку, вывел лодку в темноте мимо волнореза в открытый океан. Все это он сделал ради нее без раздумий.
Теперь девочка продолжает себя сама. Ей не нужны ни Коттер, ни знахарка.
Но если когда-нибудь Мэтти-Матильда по собственному желанию заглянет в лесной домик, ей будут рады. Угостят чаем – другим, не тем мерзким. Познакомят с Гансом, Пинкой и хромой несушкой (с Душегубом они уже знакомы).
Знахарка расплачивается за конфеты и кунжутное масло.
Возвращается в лес.
Когда дорога сужается и превращается в тропу, бегущую среди вудвардии, рододендронов и мары орегана, знахарка находит взглядом миловидную пихту с пузырьком смолы, напоминающим формой песочные часы.
«Здравствуй, Темпл».
Тетя жива в тех женщинах, которые глотали снадобья, сделанные из ее кожи, волос и ресниц.
Похоронена в море.
Натерев ноющие икры мазью из дроникума, знахарка лежит в темноте, на груди у нее кот. Никаких больше человеческих голосов сегодня. Пусть только Душегуб урчит и мемекают Ганс с Пинкой. Кричат совы, пищат летучие мыши, повизгивает призрак зайца-беляка. Она Персиваль, вот так Персивали и живут.
* * *
Она положила в заплечный мешок анемометр и барометр-анероид, фляжку с чаем и две галеты. Сообщила матросам, которые резались в карты в палатке, что вернется через несколько часов.
– Если не вернетесь, будем вас высвистывать, – сказал боцман, и его словам вторил осоловелый гогот.
Она успела пройти всего ничего, когда опустился туман.
Для тумана придумано много названий. Марь. Хмарь. Мгла. Мга. Все эти названия были в оправленной в кожу записной книжке Айвёр Минервудоттир. И вот она стояла в густой молочной мути –
