все поняла и себе представила и только очень хотела бы иметь свой отдельный вход. Иоахим — того больше всего интересовало расположение комнат, его не заботил вид, в какую сторону выходят окна; кто будет жить рядом с кем — об этом он по крайней мере трижды спрашивал, и именно он хотел узнать, въеду ли я тоже в новый дом. Конечно, он рассчитывал на то, что шеф поселит меня в другом месте, и только хмурился, когда Ина на свой лад изобразила дом-мечту, высокий, неприступный, весь залитый солнцем дом, восточное крыло сплошь увито виноградом, красиво изгибающиеся клумбы с розами; на террасе она в качестве стража нарисовала дога, а из несоразмерно больших окон весело выглядывали все мы — причем мое окно было обрамлено виноградом. Не ведая, что шеф в будущем это для нее сделает, она посадила перед своим окном несколько лип — свое любимое дерево, а там, где низина, набросала небольшой прудик с гусями и утками, но шеф не дал выкопать там пруд.
Сколько было планов, вопросов и пожеланий; одна лишь Доротея почти ничего не спрашивала, она выглядела подавленной, казалось, ее гложет какая-то тревога, хотя она и радовалась вместе с нами и, словно бы скрепляя окончательное решение, подала чай с печеньем из кокосовых орехов. Перед сном, один в своей клетушке — лишь шеф с Доротеей еще оставались внизу, — я услышал, что ее угнетает, услышал ее опасения, тревоги, сомнения. Она была за постройку крепости, радовалась этому, как и все мы, но хотела, чтобы все было отложено по крайней мере на год. Я тут же решил на следующее утро пойти к остову лодки и вырыть все свои сбережения.
Дважды обламывалась палка, которой я рыл и скреб, и, так как руками было трудно копать липкую, от дождей липкую и глинистую землю, я взял лопату с коротким черенком и выкапывал у камней, которые положил как метку, небольшие ямки, но ни разу не услышал скрежета или звона. Все, все исчезло. Ничего, как то бывало раньше, не блеснуло мне навстречу. Я сел и долго размышлял о своих друзьях и о дожде, который смывает следы, и, чтобы успокоиться, раскалывал косточки вишен и ел ядра, и еще глотал капли молочного сока из одуванчиков.
Всегда этот зов; как часто мне казалось, что меня зовут, ясно слышу, как растягивают мое имя, но, когда я оглядываюсь по сторонам, никого поблизости нет.
— Бру-но!
— Да-да, иду, иду.
Это был голос шефа, он стоял у подножия командного холма, там, где тяжелая машина врезалась в землю и вынимала грунт, где они рыли котлован и обнесли участок земли металлическими прутьями и провисавшим красно-белым шнуром. Я сразу понял — тут что-то случилось; не только шеф и экскаваторщик, но также Эвальдсен и еще два-три человека стояли на свежевырытой горке земли и всматривались во что-то внизу, только стояли и всматривались, и по их лицам видно было, что они обнаружили там нечто необычное. Желтая машина с ее зубчатым ковшом извлекла на свет не полностью сохранившийся скелет, одной руки недоставало, ковш подцепил ее и выкинул на груду земли, но в остальном все было цело, все ребра, все лодыжки. Эвальдсен спустился в яму и осторожно стал смахивать остатки земли с костей, а череп обтер собственным носовым платком, в грудной клетке он долго и истово рылся и искал, жалея, что нет сита, которое ему бы сейчас очень пригодилось. Экскаваторщик скрутил себе сигарету и все только повторял:
— Только этого мне не хватало.
Хотя я стоял рядом с ним, шеф спросил:
— Но куда запропастился Бруно?
И когда я отозвался, послал меня в полицейский участок к Дуусу:
— Скажешь ему, чтобы он тотчас пришел.
Сначала Дуус не желал идти, как того требовал шеф. Он только, качая головой, поглядел на меня, когда я ему сказал, что мы там, где роют котлован для крепости, нашли уйму костей, и лишь тогда пристегнул портупею, когда я заговорил о мертвеце, которого экскаватор извлек на свет божий. Тут он припустился, тут он только поторапливал — скорей да скорей, а на командном холме хотел от каждого знать, когда и с какой точки тот обнаружил скелет, и все что-то записывал. Когда я спросил его, не останки ли это фельдфебеля, что много лет назад здесь пропал, он сказал только:
— Что ты в этом смыслишь.
После чего спустился в яму, немного пошарил и просеял немного земли сквозь пальцы; грудную клетку он лишь ощупал, но череп очень тщательно обследовал. Шеф помог ему выбраться из ямы, мы сразу окружили его, но и он мог сказать нам лишь то, что мы все и без того знали: что земля эта в прошлом служила учебным плацем и человека этого, конечно, захоронили здесь в те времена, кто знает почему. И еще он сказал:
— Тут такое творилось.
Он распорядился приостановить работы. Потребовал, чтобы ни к чему не прикасались до тщательного обследования и транспортировки останков. На прощание он только шефу подал руку и сказал:
— Как нарочно, правда?
А шеф пожал плечами и сказал на это:
— Учебный плац, тут можно всякое ожидать.
В сарае, в низине, где мы хотели немного отдохнуть, шеф лежал с открытыми глазами, это он-то, который способен был словно по заказу в любом месте мгновенно засыпать, никак не мог теперь уснуть, он рассматривал пятна сырости на потолке, растирал пальцы, временами тихонько кряхтел. Мне не пришлось оберегать его сон, как это часто случалось у каменной ограды или возле валуна, дыхание его никак не успокаивалось, и, зная, что я тоже не сплю, он вдруг начал говорить, рассказывать о другой стране, там горы мягко спускаются к морю, между редкими лесами пробкового дуба проглядывают мышино-серые камни, и холмы выглядят так, будто у них потертая шкура. Горы огибала железная дорога, временами исчезая в туннеле, а в ущелье, где росло лишь несколько низкорослых пихт, валялись опрокинутые вагоны, разбитые и искореженные, кверху колесами.
Поскольку пути постоянно разбирали или взрывали, шеф обязан был их сторожить, он и несколько человек из его роты, но они мало чего могли сделать, так как противник был всюду и нигде, и однажды их окружили и взяли в осаду. Многих перестреляли. Шеф был со своим лучшим другом, они делились всем, под конец горстью оливок, они долго защищались, но однажды ночью обоих ранило, и шеф пришел в себя лишь в медпункте. А друг пропал без вести.
После поправки у него была лишь одна задача: он должен выяснить, что сталось
