себе из большой бутылки воду в стакан и пил, при этом на него разрешалось смотреть. Человек этот голодал уже сорок четвертые сутки, все в нем съежилось и опало, только одни глаза расширились, серые печальные глаза, не замечавшие ничего вокруг. Некоторое время мы стояли и пялились на него, я, и Хайнер Валенди, и другие, но, поскольку он ничего другого не делал, а только курил и пил, а глаза его были устремлены куда-то вдаль, мы решили вмешаться в его программу, мы просто хотели больше о нем узнать, и один из нас побежал в «Загляни-ка» и принес пшеничной водки, полбутылки. Как легко было налить водку в бутылку, из которой артист пил каждый час! Мы подошли совсем близко к дивану и так хорошо заслонили Арно, что он с легкостью сумел незаметно перелить водку в три бутылки, после чего отошли в разные стороны и стали ждать.
Помимо нас там находилось еще несколько человек из Холленхузена, пожелавших видеть, как голодающий артист будет пить, и когда наступило время, воцарилась тишина, детей подняли на руки, мужья и жены обменивались взглядами, все смотрели не отрываясь на костлявого человека, который странно двигался, как бы на ощупь, — сначала он аккуратно погасил сигарету, потом вытянул ноги, потом помассировал шею и наконец взялся за бутылку и стакан.
— Сейчас будет пить, — сказал кто-то за моей спиной.
И тут он глотнул, вздрогнул, согнулся пополам и с остановившимся от ужаса взглядом прижал руки к животу. По знаку Хайнера Валенди мы смылись, протиснулись мимо повозок на улицу, но веселья еще не было, мы еще не хвастались друг перед другом своей удачей, это мы сделали, лишь добравшись до нашей комнаты в «Загляни-ка», когда остались только свои.
Праздновать, это надо было отпраздновать, и сначала мы встали вокруг круглого стола, каждый вытянул вперед правую руку, мы сложили наши руки вместе и стояли так, опустив головы, — я до сих пор не знаю, зачем они это делали, но я не спрашивал, моя рука лежала среди их рук, я ее почти не чувствовал, ощущал только теплую тяжесть и был счастлив. Сперва я не решался просто положить свою руку на их руки, но Хайнер Валенди только взглянул на меня и сказал:
— Чего же ты ждешь, Бруно?
И тогда я шагнул к столу и уверился, что принят в их круг. Мгновение мы стояли так, от волнения я не мог бы выдавить из себя ни слова, и вдруг Хайнер Валенди издал какой-то свистящий звук, все убрали руки, и по сигналу каждый, сжав кулак, трижды ударил им по столу; за мой запоздавший хлопок они на меня не рассердились. Затем мы уселись, бутылка с остатками пшеничной пошла по кругу, каждый делал только глоток, и, как это ни жгло, я должен был последовать их примеру, должен был последним приложиться к бутылке.
Какое разочарование, когда Арно вернулся из зала и сообщил, что с празднеством, к сожалению, ничего не выйдет, потому что общая касса пуста и жена хозяина лишь тогда разрешит нам брать что-либо в кредит, когда мы уплатим долг за прошлый месяц. Тут у большинства вытянулись физиономии, многие заворчали и уже не испытывали никакой охоты обсуждать, что сделалось с голодающим артистом. Они вывернули свои карманы, но это им тоже ничуть не помогло, поскольку ничего оттуда не выкатилось, а Хайнер Валенди с грустью на меня посмотрел и сказал:
— Придется, видно, отказаться от нашего празднества.
Я лишь покачал головой, встал и пошел к двери и, прежде чем их покинуть, ко всеобщему удивлению сказал:
— Подождите меня здесь.
После чего в спускающихся сумерках прямиком помчался через наши участки к окаменевшему остову лодки, вырыл жестяную коробку и отсыпал горсть монет.
В спешке я не подумал страховаться, не петлял, не прислушивался, не выжидал; закопав вручную коробку, побежал по тропинке вдоль железнодорожного полотна назад в «Загляни-ка», где они все еще уныло сидели без капли спиртного — все, кроме Хайнера Валенди, который вышел, чтобы, как они сказали, что-то раздобыть. Спустя немного, он появился, я отдал ему деньги, и он показал их всем и сказал:
— Бруно спас наш праздник.
После чего мы заказали выпивку; на то, что я не захотел с ними пить, они только поначалу обиделись, позднее им это уже было безразлично.
Я был недостаточно осторожен, вот в чем беда, поэтому и получилось, что «некто» — а это мог быть только он — пошел за мной следом, узнал, где мой тайник, и потихоньку вырыл и присвоил себе, что ему не принадлежало. Пусто, в то утро мой тайник у остова лодки оказался пуст, правда, обнаружил я это не наутро после нашего праздника, а позже, в начале того лета, когда нашим культурам присудили высший класс качества и нам разрешили фирменные этикетки для саженцев, гарантирующие сортность, быстрый рост и хорошее укоренение; в начале того лета, когда шеф не пожелал дольше держать в секрете свой план: под моросящим дождем он взял меня с собой на командный холм, на полого поднимающуюся высотку, на которой ничего не росло и откуда открывался во все стороны вид на наши участки; здесь он положил мне руку на плечо, направил мой взгляд, слегка поворачивая меня в одну и другую сторону, и не спешил начать разговор.
Крепость, он решил строить крепость.
— Настало время, Бруно, — сказал он. И еще сказал: — Теперь мы им окончательно завладеем, бывшим учебным плацем, на котором обучались всему, атаке и защите. Здесь будет стоять наш дом, он будет возвышаться над участками, дом, где достанет места всем. Коллеров хутор слишком уж обветшал. — Палкой он набросал на земле примерный план. — Здесь, видишь, здесь терраса на юго-запад во всю ширину здания, которое будет трехэтажным, а здесь главный вход и два боковых, ты получишь собственную комнату со всем необходимым, а впереди, видишь, это клумбы с розами, а по бокам рододендроны. Это будет дом-мечта, где каждый захочет жить.
Вечером после ужина шеф принес рулон с чертежами и разложил на столе, все было уже спроектировано по его планам и представлению, мы его окружили, слушали его пояснения и только диву давались тому, как хорошо он все предусмотрел и о каждом из нас подумал — даже Максу было выделено свое маленькое царство, хотя он приезжал к нам только на каникулы. Эти сплошные и пунктирные линии, эти поперечные разрезы, стрелки и числа; я не мог в них разобраться, не видел общей картины — в отличие от Ины, которая тут же
