не дѣлалъ, да и на лекціи совсѣмъ не ходилъ.
— Ну, оно извѣстно, спервоначала нельзя же вдругъ заговорилъ сладкимъ тономъ добродушный Ѳедоръ Петровичъ.
— Какъ нельзя, очень можно, Ѳедоръ Петровичъ, да лѣнь наша поганая…
На это добродушный опекунъ не нашелся что отвѣтить… Ему очень хотѣлось, чтобы Борисъ самъ себя похвалилъ; а разговоръ, напротивъ, принималъ тонъ самоосужденія…
Вхали они по гористой, большой дорогѣ. Телепневу такая дорога была новостью; онъ до отправленія въ К. нигдѣ не бывалъ дальше Липокъ. Покачиваясь въ покойномъ казанскомъ тарантасѣ, Телепневъ скоро заснулъ и проспалъ кажется станціи двѣ. Лапинъ не будилъ его и даже садился немного бочкомъ, чтобы не обезпокоить своего питомца. Когда Телепневъ окончательно пробудился, дневной жаръ уже спалъ, отъ березъ пошли тѣни, воздухъ пропитанъ былъ теплой влагой; вольно дышалось въ этомъ воздухѣ.
— Хорошо вѣдь, Ѳедоръ Петровичъ, весело проговорилъ онъ, озираясь по сторонамъ.
— Хорошо, милый мой; завтра утромъ на зоркѣ подъѣдемъ и къ маетностямъ… Тамъ ужь начальство ждетъ.
— А вы развѣ дали знать?
— Какъ-же.
— За чѣмъ?
— Для порядку, а вы что-же, хотите этакъ принцомъ — инкогнито явиться… проголодать бы пришлось, ничего бы не было готово, ни кроватей, ничего…
….. Вы мнѣ, Ѳедоръ Петровичъ, въ городѣ, третьяго дня все разсказывали про хозяйство, я виноватъ, тогда однимъ ухомъ слушалъ.
— Хе, хе, хе, извѣстно не веселая матерія… Я бы только хотѣлъ, милый мой, чтобы вы на все взглянули; а вникать когда же вамъ; ужь эти три года позвольте мнѣ послужить… прикащикомъ я пока доволенъ… онъ, извѣстно, плутъ…
— Какъ же вы его держите, Ѳедоръ Петровичъ?
— Ахъ, батюшка, гдѣ же ихъ честныхъ то набрать?… Этотъ, по крайности, дѣло знаетъ и ничего не упуститъ изъ важнаго; ну да вѣдь у меня не больно разыграется… я всю механику-то насквозь вижу…
— Много я прожилъ денегъ… проговорилъ какъ бы про себя Телепневъ.
— Что за много… все двѣ тысячи въ зиму…
— А развѣ это мало, Ѳедоръ Петровичъ?
— Ну доходцу-то у васъ въ этомъ году побольше было.
— А сколько? спросилъ Телепневъ разсѣянно.
Ѳедоръ Петровичъ усмѣхнулся.
— Вижу я, батюшка, что ничего > вы таки не слыхали изъ того, что я вамъ изволилъ докладывать.
— Ничего, Ѳедоръ Петровичъ, подтвердилъ добродушно и со вздохомъ Телепневъ.
— У васъ было, считая съ процентами опекунскаго совѣта, тысячъ до сорока…
— Серебромъ?
— Нѣтъ, я по сторому, на ассигнаціи… слишкомъ десять тысячъ, да вѣдь тутъ не весь хлѣбъ; половину я не трогалъ.
— Вотъ какъ, проговорилъ Телепневъ и задумался…
Довольно онъ думалъ о томъ, что вотъ есть у него большія срества, такія есть деньги, которымъ ему не прожить въ свое студенчество… Что же дѣлать съ этими деньгами, на что ихъ получше употребить?.. Ничего путнаго не представлялось ему въ эту минуту. Просто раздать бѣднымъ!., очень' ужь наивно, да и раздать надо съ толкомъ… Можно однакожъ сдѣлать что-нибудь для крестьянъ.
— Ѳедоръ Петровичъ! прервалъ Телепневъ молчаніе.
— Что, батюшка? отвѣчалъ опекунъ съ просонья…
— Крестьяне мои хорошо живутъ, не нуждаются?
— Съ жиру бѣсятся…
— Однако вѣдь можно, я думаю, сдѣлать какія-нибудь облегченія въ работѣ.
— Чево-съ?
— Я говорю, облегчить ихъ трудъ…
— Ну ужь этого-то, батюшка, ради Христа не затѣвайте; одно баловство будетъ и больше ничего… У него земли-то на душу по восьми десятинъ приходится, да угодья всякія; а вы ему облегчать хотите трудъ… Нѣтъ, ужь оставьте вы эти гуманности!
И Ѳедоръ Петровичъ не на шутку раскипѣлся… Телепневъ, слушая его, только посмѣивался.
— Да какъ же. Ѳедоръ Петровичъ, началъ онъ опять, — вы такой добрый и такъ смотрите на крестьянъ…
— Такъ и смотрю, батюшка… потому что знаю ихъ… Кабы они были разорены, тогда другое дѣло, а они просто благоденствуютъ… Какого-же имъ еще рожна… не въ фермеровъ же ихъ обратить… вы не разбоемъ ихъ захватили, а по вотчинному праву владѣете!.
Телепневъ хотѣлъ было опять возражать; но добродушный опекунъ стоялъ на своемъ, и видно было, что такой разговоръ больно ему не по нутру. Телепневъ перемѣнилъ разговоръ.
Вечеромъ оба рано заснули и чуть свѣтъ въѣхали въ „маетности“. Но въ деревнѣ уже поднялся людъ. Когда Телепневъ раскрылъ глаза, тарантасъ, подпрыгивая, спускался съ пригорка въ кочковатую лощину. Онъ оглянулся во всѣ стороны. По зади былъ большой лѣсъ, откуда они выѣхали, по бокамъ также рѣдѣющая опушка; впе'реди рѣчка, чрезъ которую положены были два мостика. По другому берегу рѣчки тянулась въ одинъ порядокъ длиннѣйшая деревня, и лицомъ смотрѣла на рѣку, стало-быть и на подъѣзжающій тарантасъ. Телепневъ съ любопытствомъ воззрился на нее и началъ даже считать избы.
— Ѳедоръ Петровичъ! почти вскрикнулъ онъ.
Лапинъ проснулся.
— Что такое, батюшка?
— Посмотрите-ка.
— A-а!… Маетность на виду! Видите, какъ ее вытянуло!… Я имъ дуракамъ тысячу разъ говорилъ, чтобъ разсѣ-лились. Такъ нѣтъ, ломятъ одно, „мы-ста тутъ родились, цаво намъ дворы переносить“, а самъ за десять верстъ ѣдетъ пахать!… Такая мордва неумытая!
— Да вѣдь у насъ есть же хуторъ? спросилъ Телепневъ.
— Хуторъ нашъ, господскій, тамъ бобыли, работники, есть и семейные, да тѣ на вывозъ куплены, изъ пензенской, изъ-подъ Красной слободы.
— Неужели на вывозъ?…
— А что же это васъ такъ удивило?…
— Да какже на вывозъ, точно вещи какія!…
— Ну ужь батюшка, вы опять… И опекунъ махнулъ рукой.
Тарантасъ въ это время переѣзжалъ мостъ и, точно по клавишамъ, игралъ по звонкимъ бревнамъ, прикрѣпленнымъ „на авось“ крестьянскимъ строительнымъ искусствомъ. Поднялись на берегъ проулкомъ, между двумя амбарами и выѣхали къ колодцу на небольшую, зеленую площадку.
— Вотъ и дворецъ, указалъ Лапинъ.
Въ одну линію съ крестьянскими избами, только отдѣленный двумя переулками, стоялъ „барскій флигель“, довольно дубоватый на видъ, въ семь оконъ,’ побурѣлый и крытый почему-то тесомъ не поперегъ, а вдоль. Большой дворъ былъ огороженъ частоколомъ; изъ-за него виднѣлся густой липовый садъ. Ворота были заперты.
Звукъ колокольчика тотчасъ привлекъ къ барскому дому почти всю сельскую администрацію. Ворота со скрипомъ отворились и тарантасъ подъѣхалъ къ крыльцу, гдѣ Борисъ былъ спятъ съ подножки фигурой въ сѣромъ, широкомъ пальто лакейскаго покроя. Эта фигура оказалась прикащикомъ и осклабивъ лицо свое, отвѣсила молодому помѣщику и опекуну по очень низкому поклону.
Прикащикъ имѣлъ красноватую рожу, съ длиннымъ и тол- стымъ носомъ и маслянистымъ, полуплѣшивымъ лбомъ. физіономія его вообще не понравилась Борису. Заговорилъ онъ какимъ-то удушливымъ, обиженнымъ голосомъ, при чемъ водилъ правой рукой отъ себя въ горизонтальномъ положеніи. Кромѣ прикащика, явился ключникъ, старый, сухой, высокій мужикъ съ рѣдкими буро-сѣрыми волосами и сморщеннымъ лицомъ, похожимъ на греческое мыло. Явились еще чины и власти: бурмистръ, коренастый, низенькій мужикъ съ клинообразной бородой, точно изъ кудели, съ острымъ носомъ
