и въ огромнѣйшихъ сапогахъ, староста, красавецъ собой, должно быть буйный и слабый на счетъ женскаго пола, и трое выборныхъ, всѣ съ какими-то карявыми, несуразными лицами.
Весь этотъ синклитъ установился около дверей, въ первой комнатѣ, гдѣ Лапинъ съ Борисомъ расположились пить чай. Борисъ чувствовалъ себя стѣсненнымъ. Начальство, видимо, желало вступить съ нимъ въ бесѣду; а онъ рѣшительно не зналъ, объ чемъ начать ему бесѣду. Лапинъ началъ разспрашивать прикащика, но ему хотѣлось, чтобъ и самъ помѣщикъ показалъ нѣкоторыя хозяйственныя свѣдѣнія.
Всѣ чипы и власти ужасно цокали-, Телепневъ почти не по-понималъ ихъ рѣчи, особливо выборныхъ, порывавшихся говорить въ одно время. Прикащикъ отвѣчалъ довольно пространно; но все въ обиженномъ тонѣ. Онъ, видимо, желалъ дать почувствовать юному помѣщику, что опекунъ поставилъ его въ слишкомъ зависимое положеніе. Телепневъ переглянулся наконецъ съ Лапинымъ и на первый разъ отпустилъ команду, объявивши, что имъ еще будетъ время поговорить.
— Что вы, батюшка, сказалъ ему опекунъ по уходѣ сельской администраціи, точно все конфузитесь ихъ.
— Да какже, Ѳедоръ Петровичъ, вѣдь я никогда не имѣлъ съ ними дѣла, а тутъ нужно роль на себя брать…
— Не трудная штука… только небольшая разсудительность нужна… Да опять же вы не обязаны теперь… позвольте ужь… мнѣ эту тяготу нести; а вы только уваженіе имъ внушайте…
— Ха, ха, ха!… разразился Телепневъ.
— Что же вы смѣетесь?…
— Да смѣшно ужь очень, Ѳедоръ Петровичъ!
— Ну, батинька. плохой, вы, я погляжу, помѣщикъ!…
Телепневъ съ этимъ вполнѣ согласйлся; но выразилъ мысль, что не худо бы соснуть хоть часокъ. Ѳедоръ Петровичъ нашелъ такую мысль основательною, и оба они отправились въ спальню, просторную комнату, гдѣ пахло звѣробоемъ и полынью. Стѣны „барскаго флигеря“ не были штукатурены; мебель стояла сборная, стараго фасона, какая обыкновенно имѣется въ деревенскихъ домахъ, куда господа только наѣзжаютъ разъ въ десять лѣтъ.
Часу въ одинадцатомъ проснулись они и опять принялись за чай. Прикащикъ приросъ къ дверямъ и вопросительномасляная его физія вызывала на хозяйственный разговоръ.
Яковъ, пріѣхавшій съ господами, доложилъ, что старики пришли. Телепневъ посмотрѣлъ вопросительно на опекуна и на прикащика.
— Пришли, значитъ, пожелать вашей милости добраго здоровья, проговорилъ прикащикъ и посторонился.
— Зови! крикнулъ Якову Ѳедоръ Петровичъ.
Ввалило человѣкъ десять разнокалиберныхъ мужиковъ, съ поклонами и крестнымъ знаменіемъ. Впереди помѣстился приземистый, толстощекій, съ крошечными глазами мужикъ. Ма; кушка его головы была выстрижена и вся фигура заключала въ себѣ что-то до такой степени смѣшное, что Телепневъ чуть-чуть не прыснулъ. Толстощекій мужикъ держалъ въ рукахъ небольшую кадушку, покрытую довольно грязной парусиной.
Телепневъ поднялся и подошелъ къ нимъ.
— Здравствуй, батюшка, Борисъ Николаевичъ, заговорили въ одинъ голосъ мужики, сильно упирая на букву а… Красное солнышко надъ нами взошло… пропищалъ толстощекій, и протягивая къ Борису руки съ кадкой, добавилъ: вотъ пришли твоей милости поклониться, медку кадоцку, не побрезгуй…
— Спасибо, братцы, отвѣтилъ Борисъ и очень сконфузился.
У многихъ изъ стариковъ было такое же лицо, какъ у ключника, — точно мозаиковое, или изъ разноцвѣтнаго мыла. Но далеко не всѣ старики оказались дѣйствительно стариками. Позади, во второй шеренгѣ стояло ражее мужичье, черноволосое, правда карявое на видъ, но еще очень бодрое.
— На долго ль ваша милость сюда пожаловалъ? прошамкалъ сѣдой, съ гнойными глазками старичекъ въ полушубкѣ.
— Да вотъ какъ поживется…
— А мы ужь не цаяли увидать-то, началъ опять цокать толстощекій.
Произошла порядочная пауза.
Старики переминались съ ноги на ногу; видно было, что имъ хотѣлось повести объ чемъ-то рѣчь…
Телепневъ это тоже замѣтилъ…
У васъ есть до меня просьба?… наивно спросилъ онъ.
Опекуна это вопросъ подернулъ. Онъ съ безпокойствомъ привсталъ и подошелъ къ Телепневу. Доброе лицо его выражало боязливую мысль: ужь что-нибудь онъ тутъ напутаетъ!
— Ницаво, заговорилъ, почесываясь, толстощекій… много ихъ милостью довольны, й онъ указалъ на Лапина, да теперца…
— Что? спросилъ Ѳедоръ Петровичъ! Или выкляньчить хочешь… Эхъ братъ, Власъ Тимофѣевъ, вѣдь ужь у тебя въ подпольѣ двѣ кубышки зарыты, такъ ты третью хочешь сколачивать…
— Нѣтъ, Хведоръ Петровичъ, кубышекъ я не зарывалъ…
— Знаю, братецъ, знаю… и наклонившись на ухо Телепнева, онъ проговорилъ: навѣрно что-нибудь вытянутъ.
— Мы, ваша милость, начали толстощекій, обращаясь къ Телепневу, на сцетъ барщины, оцень ужь намъ тяжко.
— Тяжело? спросилъ Телепневъ.
— Вотъ есть здѣсь старицки, такъ тѣхъ ослобонили; а другіе все тянутъ; а кому годовъ по пятитесяти, а кому такъ и всѣ шесть десятковъ.
— Что жъ, вы просите, чтобъ васъ освободили отъ работы?
— Явите божескую милость, заговорили мужики и въ одинъ разъ бухнулись всѣ на колѣни, и впереди всѣхъ толстощекій съ кадушкой меду въ рукахъ.
— Телепневъ едва не расхохотался, а потомъ опять очень сконфузился.
— Да развѣ вамъ трудно? спросилъ онъ, не зная что сказать.
— Тяжко, батюшка, дѣдинька вашъ покойникъ завсегда ослобонялъ…
Телепневъ было хотѣлъ изрѣчь рѣшеніе, но Ѳедоръ Петровичъ, предвидя неминучую опасность, выступилъ впередъ энергически, и даже слегка отстранилъ рукой юнаго помѣщика.
— Полно вамъ тутъ, шуты гороховые, прикрикнулъ онъ на нихъ. Встаньте, что вы Вога-то гнѣвите… Не стыдно вамъ барина въ первый же день обманывать!..
—..Да мы, Хведоръ Петровицъ… заголосила толпа.
— Что Хведоръ Петровичъ… ну ты, Власъ Тимофѣевъ, вѣдь тебѣ братъ сорокъ-четверіый годъ, ты одинъ на одинъ на медвѣдя ходишь, у тебя двѣ мельницы, маслобойня, тридцать десятинъ земли принанимаешь; а тутъ канючить… Эхъ вы, христопродавцы!
Добродушный опекунъ ужасно расходился.
— Кто изъ васъ дѣйствительно въ старости находится, — тотъ барщины не тянетъ; вотъ первый Евстигней федосѣевъ, Евплъ, Памферъ, Яковъ Пантелѣевъ… Я вѣдь васъ знаю… Не слушайте вы ихъ глупыхъ просьбъ, Борисъ Николаевичъ.
Телепневъ еще болѣе стѣснился.
— Я, братцы, началъ онъ, хорошенько не знаю вашихъ дѣлъ; а Ѳедоръ Петровичъ, мой попечитель, и онъ вамъ зла не сдѣлаетъ…
„Старики“ помя.іись-помялись, начали было пространно излагать свои нужды и печали; но нахмуренныя брови Ѳедора Петровича остановили ихъ краснорѣчіе.
Аудіенція, кончилась.
— Нѣтъ ужь, милой мой, обратился къ Телепневу опекунъ, не балуйте вы их;ъ ради Создателя. ’
— Да я, Ѳедоръ Петровичъ, ничего не понимаю и не хочу вмѣшиваться.
Дѣло не обошлось безъ сходки. Всѣ крестьяне пожелали зрѣть молодаго барина, „малолѣтка,“ какъ его называли на порядкѣ. И на сходкѣ Борисъ сильно стѣснился, слушалъ, что ему выкладывали крестьяне; но не зналъ какъ и на что ему въ попадъ отвѣчать, и что пропускать мимо ушей съ барскимъ равнодушіемъ.
Сходка гнула однако на практическій исходъ. Крестьянамъ хотѣлось, чтобы баринъ помѣнялся съ ними лугами и отвелъ десятинъ десяточекъ лѣску, такъ какъ много семей подѣлилось, и строиться нечѣмъ. Борисъ рѣшительно не зналъ что дѣлать. Ему хотѣ.лось доставить міру какое-нибудь удовольствіе, но передъ нимъ стояла фигура Ѳедора Петровича,
