такого добраго и благоразумнаго., а онъ чувствовалъ что всякое его рѣшеніе вызоветъ неудовольствіе Ѳедора Петровича.
Такъ онъ ничего рѣшительнаго и не сказалъ, о чемъ и доложилъ Лапину… Этимъ покончился первый день въ деревнѣ; а всего онъ прожилъ въ ней пять дней. Ѳедоръ Петровичъ возилъ его на хуторъ, показывалъ поля, лѣсъ, пчельникъ, поташный заводъ, скотный дворъ, молотилку, и всякую всячину. Телепневъ слушалъ, ходилъ, глядѣлъ, и вечеромъ, ложась въ постель, чувствовалъ усталость; а въ головѣ его не уяснялось никакихъ хозяйственныхъ соображеній. Но онъ видѣлъ, что все исправно, всего довольно: хлѣба, скота, разныхъ заведеній; на всемъ отпечатокъ солидности, барскаго приволья… Онъ только и дѣлалъ, что благодарилъ Ѳедора Петровича. А вообще было все-таки не ловко. Крестьяне, одинъ за другимъ начали шататься на барскій дворъ съ безконечными просьбами, и обращались всѣ къ „малолѣтку,“ а отнюдь не къ опекуну, отъ котораго никакой поблажки не ждали. Телепневъ чувствовалъ, что ему незачѣмъ соваться и путать распоряженія Ѳедора Петровича. Положеніе его дѣлалось очень щекотливымъ, и на пятый день онъ объявилъ опекуну, что желаетъ отправиться къ Пелагеѣ Сергѣвнѣ.
XXX.
Подъѣзжая къ Андронову, Борисъ не задавалъ себѣ вопроса: какъ онъ встрѣтится съ бабинькой… Прошедшее казалось ему такимъ далекимъ, что ни одна болѣзненная фиб-ра не тронулась въ немъ при воспоминаніи о скорбной жизни дикаго дома. Онъ не задумался даже надъ тѣмъ, какъ поздороваться съ Пелагеей Сергѣвной. Старыя барскія хоромы приняли его добродушно. Когда онъ въ своемъ тарантасѣ подъѣхалъ, такъ часу въ шестомъ послѣ обѣда, къ огромному крыльцу андроновскаго дома, на встрѣчу вышелъ древнѣйшій служитель, бывшій ^камардинъ^ розоваго дѣдушки, который съ его смерти проживалъ за ветхостью, въ деревнѣ.
Пелагею Сергѣвну Борисъ нашелъ въ гостиной, куда она вышла, заслышавъ колокольчикъ.
Поцѣловались.
— Здравствуйте, бабинька, проговорилъ Телепневъ довольно искренно и пріостановился.
Старуха стояла передъ нимъ вся сгорбившись, такая страшная, что ему стало жутко. Носъ ея еще больше выдался; виски еще рѣзче были вдавлены; вѣчная кацавейка сидѣла на ней, какъ на вѣшалкѣ.
— Здравствуйте, Борисъ Николаевичъ, отвѣтила бабинька шопотомъ, и вдругъ расплакалась.
Телепневъ никакъ не ожидалъ слезъ; онъ не помнилъ, чтобъ Пелагея Сергѣвна когда-нибудь плакала. Но ему сейчасъ же сдѣлалось легко отъ этихъ слезъ… онъ пріободрился и взялъ даже бабиньку за руку.
— Спасибо, спасибо, заговорила старуха, доставая платокъ изъ ридикюля. Заѣхалъ… ну чтожъ мы стоимъ, пойдемъ ко мнѣ туда… И она направилась къ двери во внутреннія комнаты.
Борисъ осмотрѣлся. Гостиная точно была въ миньятюрѣ взята изъ дикаго дома… такія же темносинія стѣны, диваны изъ корельской березы, печки, длинныя зеркала съ бронзовой миѳологіей, штучный полъ, двери съ позолотой. Надъ диваномъ красовался портретъ молодой Пелагеи Сергѣвны въ голубой шали и большомъ чепцѣ съ цвѣтами. — Портретъ гласилъ, что она была когда-то хороша.
Бабинька привела его въ свою жилую комнату „боскетную’-'-, расписанную садомъ, съ неизбѣжной горкой въ углу. Эта боскетная, темная, прохладная комната, обдала Телепнева особымъ запахомъ, живущимъ въ стародавнихъ покояхъ, смѣсью ладона съ мускусомъ и мятой… Пелагея Сергѣвна усѣлась въ большія кресла; онъ помѣстился противъ нея.
— Я знала, что ты будешь, начала она довольно радостнымъ голосомъ, но съ разстановкой… Ты не злой… довольно на меня серчать… Ужь я посильнѣй тебя характеромъ буду, а и во мнѣ все улеглось.
Борисъ слушалъ съ удивленіемъ.
— Людское меня теперь ничто не тревожитъ… тебя не хочу распраіпивать, какъ жилъ… Немое это дѣло, имена бояться нечего… Вотъ мнѣ, прежде всего, хочется, въ городъ съѣздить, въ домѣ побывать, на кладбищѣ помолиться.
— Сдѣлайте милость, бабинька, проговорилъ Борисъ.
— Поѣду…
— Что же вамъ здѣсь… одной…
— Я вездѣ, Борисъ Николаичъ, одна… а правда, здѣсь въ зимние время тоска и меня заѣла… хожу по комнатамъ до поздней ночи…
— Что бы вамъ хоть теперь же…
— Пожду… черезъ мѣсяцъ соберусь, за это тебѣ спасибо…
Телепневъ не зналъ, что отвѣчать.
Растворилась дверь изъ корридора и оттуда просунулась плѣшивая голова Ѳицки… и затѣмъ масляныя ея гласки.
— Войди, произнесла Пелагея Сергѣвна.
Наперсница ринулась къ ручкѣ Телепнева. Тотъ отнялъ ручку и долженъ былъ поцѣловать ее въ масляное темя. Больше никакого женскаго пола не появлялось.
— Нѣмку я отправила, пояснила ему бабинька… Надоѣла хуже горькой полыни, смотрѣть-то на ея фигуру смерть тошно стало… Да и зачѣмъ на старости лѣтъ приживалокъ разводить, только, себя балуешь. '
Телепневъ согласился съ этой истиной.
— Чаю Ѳицка Борису Николаичу, скомандовала бабушка, и по уходѣ наперсницы опять начала прежнимъ тономъ…
— Самую мы безполезную жизнь ведемъ, старухи, поневолѣ смерти захочешь… -
— Что вы, бабушка…
— Разумѣется… Ну я, на что же я годна; а я еще изъ бодрыхъ старухъ… да и то только Бога гнѣвишь… Хорошо, мой милый, жить тогда, когда ты еще не выжилъ изъ своего вѣка… когда ты нуженъ, когда ты въ силѣ… и Пелагея Сергѣвна задумалась.
Телепневъ слушалъ ее и говорилъ про себя: „ну, бабинь-ка-то еще не очень уходилась, и гдѣ это у ней благочестіе нашелъ Ѳедоръ Петровичъ“. Но она положительно начинала его занимать.
Такъ вотъ я, милый мой, и прожила почти два года, вязала чулокъ, да и въ церковь ходила.
„А, подумалъ Телепневъ, благочестіе начинается“.
— Въ городѣ я совсѣмъ отъ церкви отстала, а здѣсь куда же больше… и попъ умный… да и нужно счеты свести свои за старые годы.
„Однако вѣдь все это очень умно“, подумалъ опять Телепневъ.
— Счеты свести, повторила Пелагея Сергѣвна… Мнѣ можетъ, и передъ тобой нужно повиниться… я не знаю… Ты мальчикъ незлой, только ты ужь не очень на меня такъ смотри, что вотъ ты, все старое отъ доброты сердечной забываешь.
„Вонъ оно цуда пошло“, подумалъ Борисъ.
— Да, трудно сказать, кто правъ былъ, кто виноватъ; вина у всѣхъ ровная, у одного съ умысломъ, а у другаго нѣтъ… А я, мой милый, какъ видишь и въ старости да себя во многомъ сократила…
„Вижу, отвѣтилъ про себя Телепневъ, хорошо вижу“.
— Другаго у меня нѣтъ желанія, какъ только, чтобъ ни у кого на мнѣ никакихъ долговъ не осталось… хоть изъ живыхъ, прибавила она, и довольно глубоко вздохнула.
Телепневу трудно было вставить свое слово въ такой разговоръ. Вабинька долго еще толковала на эту тему.
— Сколько тебѣ осталось еще въ ученьи быть? спросила она его между прочимъ.
— Три года, бабушка.
— Думаешь служить?
— Не знаю. -
— Опекунъ твой — старательный человѣкъ; ты имъ доволенъ?.. -
— Онъ прекрасный человѣкъ, бабушка.;..
— Я это сама нахожу…
И больше во весь день никакихъ разспросовъ. Повела, она его въ цвѣтникъ, въ густой садъ, показала свое хозяйство. Выползли изъ разныхъ норъ старухи и подходили
