на траву вниз лицом. Веригин прыгнул ему на спину, ударил локтем по затылку и стал скручивать ремнем руки… Закончив это, он стащил Рапалова в окопчик, а затем спрыгнул туда сам.
– Что ты наделал? – произнес Рапалов. – Ты сумасшедший.
Веригин ничего не ответил.
– Что ты наделал? – как заведенный повторил прапорщик.
– Предотвратил хищение оружия, – жестко ответил Веригин.
– О-о, – простонал прапорщик… – К тебе же девушка приехала.
– Хватит, – сквозь зубы произнес Веригин, – нет у меня никакой девушки и никогда не было ни в Москве, ни в Минске… Я специально эту приманку подсунул Гвоздилину, зная, что его начальник, старший прапорщик Рапалов, «разрабатывает» меня «втемную», используя моего друга и земляка…
– О-о, – продолжал стонать Рапалов, – ты хоть понимаешь, что ты наделал? Ты ведь ничего не предотвратил, етит твою мать… Все это имитация ограбления, в складе уже ничего нет…Ты понимаешь, перед какой лавиной ты стал? Застрелись сам…
– Не-а, – ответил Веригин. – Я выступлю на суде… Я многое могу рассказать…
– Ты вообще ничего не расскажешь, ты до суда не доживешь.
– Доживу, – сказал Веригин, – я живучий…
– Беги, тебе говорю…
– Бежать надо вам, товарищ прапорщик, потому что бегают только преступники.
– Ты дурак, ты слышишь сирену?
– Да, это патрульная машина едет сюда на выстрелы.
– Ты что говоришь, мы же не в Америке, и патрульные машины не ездят в сотне километрах от Минска. Эта машина специально ждала своего часа, чтобы приехать и обнаружить следы ограбления, налета на склад… Эта машина едет за тобой… Беги, пока есть возможность, может быть, в это смутное время ты спрячешься и отсидишься где-нибудь в горячих точках… Беги…
– Нет, – сказал Веригин.
– Тебя же обвинят в соучастии…
– Не обвинят.
– Идиот, все против тебя… и все…
– Не все, – произнес Веригин, – фамилия Никандр тебе знакома?
– Нет, – уверенно ответил Рапалов.
– А между тем это опер, который обслуживал нашу часть.
– Ты шизанулся совсем, я знаю всех оперов и их начальников, такого среди них никогда не было.
– Было, – ответил Веригин, но холодок неуверенности стал закрадываться в его душу.
– О-о, – снова застонал прапорщик, – я все понял. Филя-качок сдвинул тебе мозги, и ты галлюцинируешь наяву. Как я раньше этого не мог понять? Идиот, ты бред принял за правду.
Рапалов еще что-то говорил, но Веригин не слышал его. Простая и между тем страшная мысль пронзила его мозг… А вдруг действительно нет никакого Никандра, вдруг он никогда не встречался с Абрамовым, да и не было никакого Абрамова, и вся «операция» – следствие того, что Филя-качок стукнул его по голове. Или, еще хуже, все это результат его фантазии, к которой он склонен… Трудно человеку без опоры, вот он ее и придумывает. Грозит обидчикам старшим братом, которого у него нет, создает несуществующего дядю Гошу, который, приехав в отпуск, мирит мать с отцом, а его с ребятишками-соседями… Так он, наверное, придумал и «операцию»… А если так, то пришла пора выходить из мира фантазий в реальный мир, чтобы там найти себе другую защиту…
– Чего ты там бормочешь? – заорал Рапалов. – Ты слышишь сирену?
Веригин не ответил. Он слышал сирену, но не соотносил ее с патрульной машиной милиции. Он связывал ее с разводом караулов, с длинной колонной крытых брезентом машин, впереди которых едет уазик с сиреной и мигалкой на крыше…
– Что ты там бормочешь? – вновь спросил прапорщик.
Веригин снова не ответил. Он был далеко от прапорщика, окопчика и охраняемого объекта. Он находился на плацу, где вдоль белой линии на плацу застыла по стойке «смирно» не одна сотня человек. Блестели на солнце начищенные сапоги, бляхи ремней, кокарды фуражек… Это было самое волнующее мгновение развода, а затем…
– К торжественному маршу… – прорычал Веригин выбираясь из окопчика и поднимаясь в полный рост, – покараульно… на одного линейного дистанции… первый караул прямо, остальные напра… во, равнение направо, шагом… арш…
* * *
Правильно говорят, что утро всегда мудренее вечера: в седьмом часу следующего дня я, выбритый и начищенный, шел знакомой дорогой к метро «Динамо».
Утренний поток пассажиров в Москве не похож на тот, что видят приезжие днем. Утренний пассажир, едущий к своему месту работы или службы, может пройти свой путь с закрытыми глазами. Он обязательно садится в вагон, из которого ему ближе к эскалатору или переходу, и экономит несколько минут на дорогу. Он, несмотря на дикую скученность, может читать книгу в вагоне, читая, выйти из вагона, добраться до эскалатора, читая, подняться на нем, успеть до конца бегущей дорожки сунуть книгу в портфель или сумку и, как ни в чем не бывало, пойти дальше. Пассажир этот никогда не смотрит указатели станций, висящие посредине залов. И если в этот поток попадает человек, не знающий, куда ехать, выглядит он чужаком и вызывает всеобщее раздражение.
Таким, наверное, выглядел и я, когда останавливался, разглядывая указатели станций, и в мою спину тыкались книжками представители самой читающей нации на свете. Я испытал чувство вины перед ними: они знают, что им нужно, а я – нет.
Но всему приходит конец. Я, наконец, разобрался, как мне доехать, скроил из своего лица физиономию утреннего московского пассажира, бросился в общий поток, доехал, вышел из метро и двинулся вверх по знакомой когда-то улице.
Там все было не так, как раньше, и нужный дом я нашел только благодаря ориентирам, запавшим в память: трамвайной остановке и молочному магазину, что был виден с площадки остановки. С этой же площадки просматривался знакомый подъезд, двери которого нет-нет да открывались, выпуская спешащих на работу людей.
Было уже половина восьмого, и я подумал, что опоздал. Как вдруг дверь в очередной раз отворилась, и из нее вышли двое: худощавый мужчина и полная женщина в берете. Рассмотреть ее лицо с такого расстояния было невозможно, но я, по каким-то необъяснимым признакам, понял – она…
Сердце застучало так, что его удары стали отдаваться в мозгу…
Они шли к остановке, и я переместился на край площадки. Людей на остановке было немного, но я уже говорил – утренний маршрут у москвичей – ритуал, при совершении которого они не глазеют по сторонам, и на меня не обратили внимания.
Подошел трамвай-сцепка. Они сели в переднюю дверь вагона, я влез в заднюю, не теряя их из виду, но, четко помня принцип подпольщиков, почерпнутый когда-то в книгах: не смотреть в глаза.
Как я и предполагал, у метро они сошли. Поток людей здесь был более плотным, и я сократил дистанцию…
На кольце мне повезло: они расстались. Я еле успел выйти вслед за ней из вагона. Как связанные длинной веревкой,
