сказал, что ее долг перед внуком – помочь ему связаться с матерью. Джейн ответила, что Роланду не понять всех сложностей жизни. И семейной, и литературной. Он вообще читал «Путешествие»? Он счел ниже своего достоинства отвечать. После чего она убедила себя, что он просто ревновал к успеху Алисы, чтобы утруждаться прочтением ее потрясающей книги. Как он мелок! Потом все как-то утряслось, но пока что они не разговаривали и не переписывались. Вполне ожидаемо она не позвала его на похороны Генриха. Ведь мстительный зять наверняка приехал бы с Лоуренсом, чтобы смутить Алису.
Он обсудил эту ситуацию с Дафной. Ее мнение всегда оставалось неизменным.
– Да будь она хоть вторым Шекспиром, господи ты боже мой! Но она должна написать своему сыну.
И два вечера назад:
– Ей надо дать хороший поджопник!
Новая женщина хотела вытравить дух прежней? Нет, дело было не только в этом. Но в гневных выплесках Дафны просматривалась определенная симметрия. Не так давно она называла Питера не иначе как «долболобом» – словом, которое ей явно доставляло удовольствие.
Дафна, может быть, и была права насчет символического удара Алисе под зад, но это ничем помочь не могло, не уставал уверять ее Роланд. Его обида на бывшую жену оказалась загнана в подвал его мыслей, где вступила в противоборство с его восхищением ее прозой. Совсем другое дело – Лоуренс. Тут дело было сложнее. Он наконец узнал главное: мама знаменита и живет не так-то и далеко, в знакомой ему Германии, но не хочет с ним знаться. И что же делать? Наверное, все же было ошибкой показывать сыну все эти рецензии. Из них уже сложилась стопка толщиной сантиметров в пятнадцать. Все вырезки, которые ему присылал Рюдигер, он прочитывал и складывал в папку. Он был заинтригован ее внезапной славой.
Покуда Лоуренс, пыхтя, орудовал ножницами, чтобы идеально ровно вырезать очередную заметку, Роланд вынул страницу из стопки. По прошествии пяти лет страница пожелтела по краям. Это была длинная рецензия уважаемого критика, напечатанная в газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг», которая задала тон восторженной оценке книги в Германии, Австрии и Швейцарии. Роланд тогда сразу прикрепил к вырезке перевод на английский. Он пропустил подробное изложение сюжета и перечитал последние абзацы.
«Наконец-то среди представителей поколения, рожденного после войны – и порожденного войной, появился лидер с внушительным голосом. В нашу жизнь вихрем ворвался писатель, не запятнанный ни сухим экспериментаторством, ни солипсистским взглядом и экзистенциальным отчужденностью нашей субсидируемой литературной культуры, который осознает свои обязательства перед читателем и вместе с тем сохраняет полный контроль над своей изысканной художественной прозой и дерзкими полетами своего воображения. Одно только название ее книги не отмечено свойственной ей блестящей изобретательностью.
Алиса Эберхардт не боится ни нашего недавнего прошлого, ни большой истории, ни захватывающего повествования, ни глубоких и подробных характеристик, ни любви и грустного конца любви, ни пространных, со знанием дела, раздумий морального свойства, в которых иногда можно увидеть почтительный реверанс в сторону «Волшебной горы» и даже магии Монтеня. Кажется, нет ничего такого, чего бы она не смогла живо описать – от руин пострадавшего от бомбежек Мюнхена до преступного мира Милана военной поры и до духовной пустыни послевоенного экономического чуда, свидетелем которого она стала в малоизвестном городке в Гессене.
Толстовский по охвату материала, отличающийся набоковской тягой к виртуозному созданию безупречных предложений, роман Эберхардт предлагает нам, не прибегая к поучениям, спокойный и убедительный феминистский вывод. Ее героиня, даже терпя поражение, воодушевлена сделанными ею открытиями. И не остается сказать ничего, кроме очевидного: этот роман – шедевр».
Ein Meisterwerk [120], набоковская тяга, лауреат премий Клейста и Гёльдерлина, но Роланд был первым, и он оказался прав, кто высказался о названии. Надо было ему все же написать ей письмо. Если бы он это сделал, она бы сегодня могла готовиться встретить Рождество вместе с сыном, который держал в руках свою «Книгу об Алисе Эберхардт» и с гордой улыбкой показывал папе первую страницу.
– Замечательно. Очень красиво получилось. Что там дальше?
– Что-то по-немецки.
– Это одна из первых. Посмотри!
Лоуренс начал трудиться над размещением в альбоме вырезки из «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Его не интересовали переведенные тексты рецензий. Он хотел только их красиво разместить и разгадать тайну мамы хотя бы в своей книге о ней. А Роланд читал рецензию из английского журнала. Статья сопровождалась цветной фотографией, на которой она была в белом летнем платье, туго стянутом пояском по моде сороковых, солнечные очки сдвинуты на волосы. Короткие волосы собраны в пучок, никакой челки, боковые пряди заложены за уши. Она стояла, прислонившись к каменной балюстраде. Позади нее виднелся живописный пейзаж: хвойный лес и клочок реки вдалеке. Улыбка казалась вымученной. По десять интервью в день. Начинает ненавидеть звук своего голоса, свои по десять раз повторяемые мнения. Она не приезжала в Лондон, чтобы дать интервью. Зачем? От этой необходимости ее избавляла все сказанное ею в книге. Публикация в вышедшем полгода назад журнале казалась большой подписью под фотографией и была написана сбивчиво-взволнованной прозой.
«Как великолепная Дорис Лессинг до нее, чарующая Алиса Эберхардт совершила тот пугающий прыжок, о котором другие женщины могли только мечтать. Бросила ребенка и мужа, сбежала в баварский лес – см. выше, – где она жила, питаясь листьями и ягодами (шутка!), и написала свой знаменитый дебютный роман «Путешествие». В книжном мире ее объявили гением, но она ни разу не оглянулась. Ее последний роман «Побег раненого» стал у нас книгой месяца. Берегись, Дорис!»
Эту рецензию, решил Роланд, нельзя показывать сыну. Все тут было весьма далеко от всем известной истории. Алиса не уточняла подробности своего бегства от семьи, не называла мужа и сына по имени, никогда не говорила о пугающем прыжке и о том, что он был для нее абсолютно необходимым. Неутомимая британская пресса легко смогла бы найти Роланда. Какая удача: те, кого она бросила, никого не интересовали. На данный момент три романа и сборник рассказов. Каждый раз, читая ее прозу, он искал персонаж, который воплощал бы хоть какие-то его черты. И был готов вознегодовать, если бы такого обнаружил. Мужчину, с которым ее героиня могла бы уединиться в уютном гнездышке и провести там несколько месяцев в ласках и любви. Пианист, теннисист, поэт. Даже поэт-неудачник, с завышенными сексуальными запросами, не реализовавшийся мужчина без постоянной работы, от которого любая благоразумная женщина может в конечном счете устать. Муж и отец, которого бросает женщина. Но среди прочих мужских персонажей он нашел лишь две версии рослого моряка-шведа с конским хвостиком по имени Карл.
Пять лет пролетели быстро. Число книг и премий в Германии и во всем мире росло. Она переписала и опубликовала один из романов, которые Роланд перепечатывал на машинке, а лондонские издатели отвергли. Она выпустила сборник сюжетно связанных рассказов о десяти любовных отношениях. Она проницательно и тонко, даже с юмором, описывала противоречивые требования своих рассудительных героинь. В компании персонажей-мужчин могло бы найтись место и для него. В романе о Лондоне она упомянула, что ее героиня некоторое время работала в Институте Гёте. Но студент, в которого она влюбилась, был явно не он. Его даже не было среди ее учеников. Другой мужской персонаж жил недалеко от Брикстонского рынка, но не в старой квартире Роланда. Стиль Эберхардт был демонстративно реалистическим, изображал мир, который все прекрасно знали и ощущали. Не было буквально никакого, материального или эмоционального, явления, которое она была бы не способна ярко описать. И тем не менее, несмотря на насыщенность проведенного вместе времени – свидания на Леди-Маргарет-роуд, эмоционально иссушающие визиты в Либенау и прогулки вдоль реки, утехи под открытым небом в дельте Дуная, маленький домик, где они жили, и, наконец, их ребенок – ничего этого в ее книгах не было, даже в завуалированном или измененном виде. Весь опыт их совместной жизни, как бульдозером, срезало с ее творческого ландшафта – в том числе и ее исчезновение. Он был вычеркнут из ее жизни. Как и Лоуренс – в ее книгах не было детей. Разрыв, произошедший в 1986 году, был полным и окончательным. Он был готов испытать возмущение.
