В парламенте такие убогие районы называли трущобами. Холодные дома из закопченного кирпича теснились вокруг поросшей травой лужайки, где местные хозяйки развешивали выстиранное белье.
Дряхлые домишки были снесены в конце шестидесятых, когда все связанное с Викторианской эпохой почему-то вызывало отвращение. Но крепкие двухэтажки в свое время были выстроены на славу. И было бы рачительнее их реконструировать, чем сносить, потому что заменившие их дешевые новостройки сами уже годились под снос.
Он свернул обратно к центральной части города, потом пошел вверх по склону холма к Кембриджскому военному госпиталю, где родился. Элегантное здание в викторианском стиле было знаменито среди местных жителей своей башней с курантами – их колокола считались трофеями Крымской войны. Два года назад госпиталь закрыли, чтобы, как слышал Роланд, перестроить в роскошные апартаменты. Слепые грязные окна выглядели как иллюминаторы брошенного после кораблекрушения лайнера. Где-то там внутри, за тонким простенком времени, он висел вниз головой, голенький, весь в крови, по моде тех дней, получив приветственный шлепок по попке в честь его вхождения в мир. Он сделал большой крюк, вышел к стадиону Олдершотского футбольного клуба с цветочными часами перед входом, которые до сих пор показывали точное время. Потом пересек дорогу и замедлил шаг, приблизившись к похоронной конторе «Бромли энд Картер», за которой тянулась парадная шеренга магазинов. Отец его ждал там. На сей раз без скрытой ярости, без контролера с фонариком. Он прошел мимо, отшагал метров сто, вернулся, на миг заколебался и позвонил в дверь.
Новость пришла рано утром, когда он был на работе: играл в теннис на корте в Портман-сквер. Его соперником и клиентом был тридцатилетний парень, которому требовалось восстановиться после перелома ноги, полученного во время спуска на горных лыжах. Это был жилистый игрок полупрофессионального уровня с хлестким ударом справа. Роланд проиграл ему сет и три гейма и пытался сделать вид, что так и надо и это у него такой метод обучения. Поощрение через победу. И от него требовалось удлинять процесс тренировки и делать его как можно более интересным для обучаемого, что требовало от него самого много беготни, к чему он не привык. Когда его лежавшая на скамейке маленькая «Нокиа» зазвонила, он поднял руку в знак извинения и с облегчением нажал кнопку приема звонка. И как только он услышал голос сестры, ее скорбную интонацию, все понял. На целый час им овладело тупое равнодушие – ощущение, полезное в спортивном состязании. Он выиграл один сет и позволил себе проиграть третий.
Любовь Лоуренса к дедушке была проста. Майор был морщинистым людоедом, который любил уморительно и пугающе рычать, играть на губной гармошке и издавал смешнейшие завывания на своих миниатюрных волынках. Когда мальчик чуть подрос, людоед совал ему однофунтовые монеты и заботился о том, чтобы к его приезду в аккуратном доме современной постройки около Олдершота было вдоволь лимонада и шоколадок. Людоед стал еще более странным, когда повесил у себя на боку баллончик с кислородом, откуда газ с тихим шипением тек по засунутой ему в нос трубочке. И еще с раннего детства Лоуренса очень интересовала причудливая фигурка, которую майор привез из Германии. Сгорбившийся старичок на подоконнике: лысый кособокий гремлин с длинным крючковатым носом, опирающийся на палку. У майора вошло в привычку показывать его Лоуренсу всякий раз, когда внук приходил в гости. Пятилетний мальчик обращался с фигуркой очень бережно. Постепенно осознав, что монстр не представляет для него никакой опасности, он проникся к фигурке любовью. Страшное можно укротить и даже полюбить. Этот гремлин, возможно, был суррогатом его дедушки.
Этим вечером обе семьи ужинали в доме у Роланда. Когда он вернулся после теннисных занятий, дети делали уроки за кухонным столом, а Дафна готовила. Девочки Грета и Нэнси сидели за одним концом стола, Джеральд и Лоуренс напротив. В перерыве между занятиями Роланд позвонил Дафне и сообщил ей новость. Теперь надо было выбрать удобный момент и сообщить Лоуренсу. Смерть дедушки Генриха хоть и смутила его, но осталась для него абстрактным событием. Будь он на похоронах в Либенау, это могло бы изменить его отношение. А вот смерть дедушки Роберта – совсем другое дело.
Сообщив Дафне, он позвонил Розалинде, с которой ему предстоял тяжелый разговор. Ее голос звучал откуда-то издалека, и он попросил ее придвинуть трубку поближе ко рту. Майор упал на нее, прижав к кухонному столу. Изо рта у него сочилась кровь. Когда она попыталась выбраться из-под его тяжелого тела, его голова качнулась вперед и сильно ударилась о столешницу.
– Я убила его, – повторяла она едва слышно.
Чтобы ее успокоить, он сделал вид, что пытался рассуждать с медицинской точки зрения:
– Выброси из головы эту мысль. Если у него изо рта шла кровь, значит, он уже умер.
– Повтори! – сказала она. – Я хочу снова это услышать.
Он сел рядом с затихшими детьми. Его тронуло, как они старательно склонились над своими тетрадками. Через пятнадцать минут все четверо снова будут шуметь вовсю. Ноги у него еще чуть подрагивали, правая рука болела. Дафна принесла ему кружку чаю. Уходя, положила руку ему на плечо. Звуки из кухни, где она готовила пастуший пирог, действовали на него успокоительно. Стол был расчищен от мусора. Вот оно, безмятежное блаженство семейной жизни, упорядоченной, надежной, исполненной любви. Кое-кто из друзей именно на это и обращал его внимание, убеждая его жениться на Дафне. Иногда, как сейчас, он понимал, что они имели в виду: принесенный чай, о чем он даже не просил, бормочущий транзисторный приемник на кухне (скоро вступит в силу запрет химического оружия), дети заняты своими делами, в воздухе пахнет их недавно вымытыми волосами. Он мог расслабиться, насладиться теплом дома. Страдать и тонуть? Недавно проявились весьма ощутимые намеки на возникшие у них с Дафной проблемы. Нет, проблема была одна, его, старая. Он ничего не мог с этим поделать. А она сдавленным голосом сказала, что он очень даже мог и должен.
Он искоса поглядел, чем занят Лоуренс. Опять математикой. Книга, которую он хотел получить ко дню рождения, его увлекла. Он уже освоил способ решать дифференциальные уравнения, в чем оставил папу далеко позади. Когда Грета спросила Лоуренса, как того и хотелось Роланду, в чем смысл этих сумм, он, на секунду задумавшись, ответил:
– Они показывают, как изменяются вещи и как ты можешь проникнуть в суть этих изменений.
– Каких изменений?
– Есть скорость, потом ты как бы… свертываешься, и возникает ускорение.
Больше он объяснить не сумел, но зато он мог решать уравнения. Он постигал вещи мгновенно, почти на чувственном уровне. Его учитель считал, что ему надо пойти в летнюю математическую школу для одаренных одиннадцатилеток. Но Роланд предпочитал каникулы и скептически отнесся к этой идее. Хватит школы! К тому же возникал вопрос оплаты. Ему не хотелось обращаться за помощью к Алисе. Дафна предложила оплатить. Проблема пока оставалась неулаженной.
Принимая душ, он решил рассказать Лоуренсу новость за ужином в спокойной семейной обстановке. Джеральд, Грета и Нэнси лишились бабушки полтора года назад. Они поймут. Дафна была очень нежна с Лоуренсом. И как он, Роланд, мог противиться соединить свою жизнь с ней? Очень трудно думать об этом сейчас. Он оделся и спустился вниз. После еды он объявил детям, что должен сообщить им печальное известие. Делясь новостью, он обращался непосредственно к сыну. Большая голова не шевельнулась, темные глаза были устремлены на него, и Роланд, вестник дурных вестей, чувствовал себя как осужденный.
Лоуренс тихо спросил:
– А что случилось?
– Мне рассказала тетя Сьюзи. Они пообедали. Бабушка убирала посуду со стола. Дедушка пошел за ней с миской…
– С оранжевой миской?
– Да. Он вошел в кухню и сразу рухнул на пол. Ты же знаешь. У него были больные легкие. И сердцу приходилось усиленно качать кислород по всему телу. А его старое сердце было изношено. – Роланд вдруг перестал верить своим словам. Его измененная
